Елена Белкина - От любви до ненависти
Кстати, странный вид его — виноватый — в то утро вывел меня из себя.
Саша еще спал, но я все-таки говорила негромко. И очень мягко.
— Милый Сережа, — сказала я. — Нет сил смотреть, как ты терзаешься. Если у тебя романчик с этой твоей Ксюшей, ну и что? Такова жизнь, все бывает. Ты только скажи: серьезно это или эпизод?
Он воззрился на меня с непередаваемым выражением лица.
— При чем тут Ксюша? Она тут совсем ни при чем! Ну ты и сказала!.. Если я это самое… Ну, как ты говоришь: терзаюсь… Да нет… Просто неприятно. Но по другому поводу.
Настал мой черед удивляться.
— Это по какому еще?
— Понимаешь, звонит кто-то каждое утро, когда ты на работе, а я еще…
— Мужским голосом?
— Нет. Женский, хихикающий. Противный. Ну и всякие глупости…
— Какие? Не мнись ты, ради бога!
— Ну, что у тебя там отношения…
— Где — там? С кем?
— Ну, с сотрудником. Да я не слушаю, только первый раз выслушал от растерянности. Ясно же, что какая-то твоя подчиненная, которую ты обидела. Сама рассказывала, что одна даже плакала из-за тебя.
— Не одна. И что еще?
— Говорю же: не слушаю, бросаю трубку. Она начинает рассказывать какие-то подробности… Ну, явное вранье, даже по голосу слышно.
(А если нет? — задала я ему мысленный вопрос. Но только мысленный.)
— Ладно. Разберемся, — сказала я.
— Не надо разбираться. Не надо вообще обращать внимания. Можно даже телефон отключить на время.
— Письма будут посылать.
— Читать не обязательно.
— Значит, ты из-за этого?
— Ну да. Но ты не расстраивайся.
— Я постараюсь.
Я ехала на работу и думала: Фофан. Это Фофан с помощью какой-нибудь своей подружки. Больше некому.
Но поди докажи!
Входя в редакцию, я взглянула на Фофана с такой ненавистью, что другой на стуле бы подскочил.
А он простодушно улыбнулся толстым лицом, словно я комплимент ему отвесила. И сидя поклонился:
— Здрассссти, уважаемая!
Все катилось снежным комом. Вслед за мной появился Антон. Видно, что невыспавшийся. Небритый.
Звонки в редакции постоянно. И вот один из них, я беру трубку. Молчание.
Говорю:
— Слушаю вас!
Только после этого возник голос. Женский. Торопливый.
— Здравствуйте, мне редактора, Людмилу Максимовну.
— Это я.
— Здравствуйте, только ничего не говорите, это Нина, жена Антона. Ничего не говорите, чтобы он не понял. Я из проходной звоню, вы можете выйти?
— Да, конечно.
— Очень вас прошу. Вы не думайте, я не скандалить…
— Хорошо, хорошо.
Я положила трубку и встала.
Антон, на протяжении всего разговора смотревший на меня, спросил:
— Кто?
— Да жалобщица. Принесла слезный крик на несправедливость властей.
Это было правдоподобно. Не перевелись еще люди, которые пишут в газеты с надеждой о помощи. Даже нам, несмотря на название и желтизну.
Но в глазах Антона было что-то странное. Любящие люди становятся просто патологически чуткими. Как бы не увязался за мной. И я сказала:
— Пожалуйста, глянь мой материал. У меня глаз замылился, ничего не соображаю.
Он кивнул и взял листы с моего стола.
Вид у жены Антона был такой, будто это я иду к ней разбираться по поводу украденного мужа, а не она пришла ко мне. Смущенно и тихо Нина попросила меня отойти в сторонку.
У подоконника, глядя в окно, мы говорили. То есть говорила она.
— Я просто посоветоваться, — сказала Нина. — Не знаю, с чего начать… Знаете, я еще на свадьбе вас заметила. Помню, подумала: вот такие женщины мне нравятся. Энергичные, волевые, красивые. Я не такая. А потом Антон рассказывал о вас. Он вами восхищался всегда. Он же знаете какой, он все рассказывает. Он очень искренний. Он такой человек вообще… Вы же знаете. Когда мы поженились, я просто не верила. Думаю: надо же, повезло!.. Нет, вы не думайте. У меня комплексов нет. Просто я трезво себя оцениваю. Мы как-то не умеем. В смысле вся семья. Не умеем, ну… Удержать или… Бабушка одна осталась, мама одна прожила. Я подумала: не может быть, чтобы я исключение. Я даже быстрей ребенка родила, чтобы успеть. Родила — и счастлива. И вот чувствую: он не говорит чего-то. Я сразу подумала о вас. Я хотела сама ему сказать, чтобы он… Но я не знала, что это. Может, просто. Ну, как бывает. На месяц, на два. Увлечение. Бывает ведь?
— Да, — выдавила я.
— Ну вот. Мы современные люди. Я готова: совсем так совсем. На время, так на время. То есть на время, а потом совсем. Потому что я не сумею. В общем… Сегодня ночью его не было. Он и раньше один раз дома не ночевал. Но сегодня не так. Даже не позвонил. А потом кто-то звонит рано утром. Говорит: ваш муж с этой… С вами, в общем. И даже адрес назвали, где он квартиру снял.
— Женский голос?
— Да.
— Хихикающий такой?
— Не помню. Да, вроде, какой-то… смешливый. Я все это к чему. Вы скажите Антону, пусть он не скрывается. Не хочет со мной говорить — не надо. Пусть скажет, когда мне из дома уйти, чтобы он вещи взял. Я не хочу никого силой… Понимаете?
Сказав, она подумала, вздохнула и вымолвила:
— Ну, вроде все.
Это дико и нелепо звучит, но я любовалась этой женщиной. В ней не было жалостливости, униженности, обиды, оскорбленности, ничего подобного не было. В ней была глубокая, трагическая (какая, казалось мне, только в книгах бывает), гордая безнадежность.
Я, кстати, давая женщинам оценку как женщинам (то есть возможным соперницам, их внешности, манерам и т. п.), в сущности, не применяла к ним мерок, так сказать, общечеловеческих. То есть слушайте внимательно: я женщин за людей не считаю. (Это не совсем правда, но я — для простоты.) И это не только таким стервам, как я, свойственно, а большинству представительниц прекрасного пола. И между прочим, феминистки, если они разберутся в себе, поймут, что не против мужиков их борьба направлена, а в первую очередь против женщин же, тех, которые желают быть только женщинами и ничем более. А также против тех женщин, которые женщин за людей не считают. (Впрочем, мне кажется, сами феминистки втайне таковы.)
Короче говоря, если до этого я, оценивая кого-то, могла снисходительно сказать: «Красивая женщина!», то с Ниной был первый случай, когда я, глядя на нее, мысленно сказала: «Красивый человек!» Настолько неподдельным, цельным все было в ней. И при унизительности ее положения чувствовалась внутренняя несгибаемая сила. Если б она захотела, я уверена, она бы меня в порошок стерла, а мужа приклеила к себе намертво. Но она не хочет! Вот она смотрит на меня (в блуждающие мои глаза!) своими внимательными мудрыми глазами (а девочке и двадцати трех, кажется, нет!) и прекрасно понимает, что одно ее слово: «Отойди!» — и я отойду навсегда, навеки. Не хочет. А с мужем ей и того не надо, поживет один, без нее, месяц-другой — и приползет на коленях… Не хочет. Своими руками устраивает чужое счастье. Лишь бы ЕМУ было хорошо. А она… Она — сильная.
