Светлана Демидова - Отдай мне мужа!

Починив чемодан, я тщательно помыл руки в крошечном санузле, оборудованном в этом же помещении за тонкой пластиковой перегородкой, тщательно вытер руки маленьким махровым полотенцем и поплелся к лифту.

К моему удивлению, дверь квартиры восемьдесят семь, где проживал Герман Михайлович Панкин, мой черный человек, призрак, который ворвался в мою жизнь, перевернул ее и, неузнанный, исчез навеки, была чуть приоткрыта. Никаких звуков праздника слышно не было, что меня несколько приободрило.

В открытую дверь всегда неловко стучаться, но мне все-таки пришлось это сделать. Никто на мой стук не ответил. Я вынужден был без приглашения войти в ярко освещенный, богато обставленный холл, пол которого был устлан синим ковром. На стене в холле висела полутораметровая картина Клиффа Оллингтона – популярного в семидесятые годы английского художника, писавшего в стиле Пикассо. Изображенные на ней фигуры, разделенные на геометрические плоскости, вступали в диссонанс с мягким колоритом картины, зато своей надломленностью точно соответствовали моему душевному состоянию и всей ситуации в целом.

Кем же, интересно, был этот господин Панкин? В его жилище витал тонкий аромат духов. Аромат утонченных женщин, одновременно бесстыдный и горький, но всегда притягательный. Такая квартирка и такие женщины стоят уйму денег!

Все двери, выходившие в коридор, были распахнуты настежь. За дверью слева, очевидно, находился кабинет хозяина. Из холла был хорошо виден угол массивного стола, монитор компьютера и какая-то штука, похожая на факс. Напротив входной двери явно была гостиная.

– Здра-а-авствуйте! – крикнул я в глубь квартиры, растягивая «а», будто это могло помочь хозяевам расслышать меня получше. Поскольку никто не отозвался, мне пришлось крикнуть еще раз: – Есть здесь кто-нибудь?!

Полная тишина. Я вошел в гостиную – полукруглую комнату, обставленную диванами и мягкими креслами. За стеклами шкафов разместилась целая коллекция маленьких флакончиков чеканной работы с серебряными крышечками, возможно, для ароматических солей или духов. В свете огромной причудливой люстры испускали разноцветные искры хрустальные флаконы, переливались маленькие золотые амфоры, инкрустированные драгоценными камнями… Ничего подобного раньше мне не приходилось видеть. Изысканно и необычайно прелестно. Искрящееся, как шампанское, прошлое, оттененное кружевами…

На столиках и старинных тумбочках тонкой работы стояли великолепные хрупкие украшения: статуэтки из алебастра и порфира, саксонский фарфор, часики эпохи Людовика XV – настоящий музей!

Мне было крайне неловко находиться одному в такой квартире, набитой ценностями и антиквариатом, у незнакомых людей, к которым я явился, чтобы сообщить о случившемся несчастье. Я подошел к высокому окну, выходившему на набережную. Сквозь ветви деревьев мерцали далекие огни парка, окруженные маревом тумана. «Сегодня ночь Оберона, – подумал я. – Все здесь заколдовано: и этот яркий свет, и эти синие тени, и сама жизнь, которая кажется и реальной, и призрачной одновременно. Время остановилось. В такую ночь словно бы и нельзя умереть».

Я взглянул вниз на лежавший подо мной бульвар. По нему, глухо ворча, проехал переполненный автобус. Я проводил его завистливым взглядом: его пассажиры, скорее всего, едут домой или в гости, в приподнятом настроении, рассчитывая окунуться в предпраздничную суматоху. Я опять подумал о Лизе. Как там она? Как Игнашка? Они наверняка сходят с ума от беспокойства. Я собрался с силами, чтобы позвонить жене, но вздрогнул от телефонного звонка, раздавшегося в квартире. От звука, показавшегося мне слишком пронзительным и злым, нервы напряглись еще больше. Поискав телефон глазами, я обнаружил его на маленьком низком столике с изогнутыми ножками.

Звонок раздался еще раз, потом еще и еще… Мне хотелось закричать, чтобы заглушить его, но телефон наконец смолк. Тишина показалась еще оглушительней. Меня не так-то легко напугать, но тревожное состояние продолжало нарастать. Квартира с гостеприимно распахнутыми дверями казалась мышеловкой. На меня со всех сторон наступало несчастье. Сейчас я осознавал смерть Германа Панкина острее, чем тогда, на улице. Чем дальше, тем сильнее она ужасала меня. Если бы прежде чем броситься под мою машину, он не взглянул мне в лицо, то, наверное, остался бы для меня безымянным мертвецом. Это может показаться невероятным, но за какую-то долю секунды я словно принял от него некое послание, которое до сих пор никак не могу расшифровать. Может быть, поэтому я и нахожусь в его квартире, среди его коллекции маленьких флакончиков, чтобы хоть как-то понять причину его поступка…

Телефон зазвонил вновь. Почему-то я был уверен, что звонит тот же человек, что и прежде, и точно знал, что теперь он долго не будет класть трубку. От столика с телефоном сквозь ряд растворенных дверей была видна пустая лестничная клетка. Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь пришел, все разъяснил, взял на себя те обязательства, которые я зачем-то взвалил на свои плечи. Но сегодня был такой вечер, в котором моему хотению не было места.

Телефонный звонок с каждым разом, казалось, становился все громче. Он был настойчивым, отвратительным, сводил с ума, я тонул в нем, как изнуренный человек в бушующем море. В конце концов не выдержав, я резким движением сорвал трубку. От рывка аппарат с жалобным звуком, как будто кто-то чихнул, упал на ковер. Я поднял его. Связь не прервалась.

– Слушаю.

Мужской голос тотчас спросил:

– Господин Панкин?

– Нет.

В голос на том конце провода вкралось явственно различимое разочарование, даже, скорее, досада:

– Вы его друг?

Какая ирония! Час назад я и не подозревал о существовании этого господина. Я убил его, и теперь меня спрашивают, друг ли я ему!

– В общем… то есть… видите ли… – мямлил я, обливаясь потом.

Но мой собеседник не стал дожидаться подробной информации по поводу наших взаимоотношениях с господином Панкиным.

– Послушайте! Это говорит Боб, бармен из «Оскара». Я звоню по поводу жены Германа Михайловича. Она в ужасном состоянии, нужно немедленно приехать за ней!

Поскольку я не отвечал, он с напором продолжил:

– Вы знаете наш ресторан?

– Нет, – отозвался я.

– Поворот на Морской проспект от «Жемчужной долины», где светофор, знаете?

– Представляю. Я только что проезжал мимо.

– Ресторан прямо напротив светофора. Увидите наши огни! Только поторопитесь! – И назвавшийся Бобом поспешно отключился.

Я застыл с телефонной трубкой в руке. Что все это значило? Жена Панкина в ужасном состоянии… Получается, она знает о несчастье, приключившемся с ее мужем?.. Но тогда почему она в каком-то «Оскаре»? Что она делает в ресторане?