Две секунды после - Ксения Ладунка

В первый день, когда нам выдали телефоны, я набрала отцу и поговорила с ним, а затем, немного подумав и решившись, позвонила Тому.

Он не взял, и я скинула. Это не вызвало никаких чувств, кроме разочарования, но я понимала: бывает всякое. Он занят.

Я набрала позже — и снова не получила ответа. Когда без внимания остались и следующие четыре звонка, я заволновалась.

Отправила сообщение:

«Привет. Это Белинда. Хотела с тобой поговорить. Позвони, если сможешь, или напиши, когда позвонить».

А потом телефоны забрали.

Всю неделю я думала об этом, грызла себя и переживала, что так получилось. В следующий раз я снова стала звонить ему — намного настойчивее и чаще. Смутное сомнение стало закрадываться в голову, но я не могла в это поверить. Я написала:

«Буду рада, если ты позвонишь».

Набрав его через час, в ответ я услышала: «Данного абонента не существует».

Столкнувшись с механическим голосом, словно со стеной, я замерла. Медленно опустила телефон и посмотрела на экран. Звонок сбросился.

Внутри все похолодело и заболело. Я глупо смотрела в телефон, пытаясь понять, что произошло.

Нет. Не может быть.

Резко вздрогнув, я позвонила еще раз. Все повторилось. Я набирала его номер снова и снова, пока слезы скапливались у меня в глазах.

Выключив телефон и с размаху кинув его на стол, за которым сидела, я всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

Я не верила в то, что слышала. Он заблокировал меня. Не просто отключил, а добавил мой номер в черный список. Я тихо заплакала, но все заметили: сидящие вокруг меня в зоне отдыха принялись оборачиваться и перешептываться.

Вытерев слезы и окинув всех прищуренным взглядом, я заприметила девушку, сидящую напротив на диванчике. Захватив телефон, я направилась к ней.

— Привет, можно тебя попросить… — ее настороженный взгляд заставил меня запнуться. — Можно взять твой телефон и сделать один звонок? Пожалуйста.

Она продолжала смотреть на меня с недоверием, но ответила:

— Ладно, — и нерешительно протянула смартфон.

Я чуть ли не вырвала аппарат из ее руки и сразу принялась набирать номер Тома.

Послышались гудки.

— Томас Митчелл, слушаю.

Сердце замерло. Я молчала. Боялась, что если заговорю, Том бросит трубку.

— Алло? — сказал он.

— Алло, Том…

В ответ была тишина, будто он тоже замер, услышав меня.

— Том, это я. Белинда. Я хотела поговорить, но…

— Прости, я сейчас занят, — прочистив горло, сказал он. — Я не могу говорить.

— Том, пожалуйста…

Он завершил звонок, а я окончательно все поняла. Сердце пронзило болью такой силы, что новые слезы моментально потекли по лицу. Я зажмурилась и громко закричала, задыхаясь от рыданий.

Испугавшись, девушка быстро забрала у меня телефон и отошла подальше. Я знала, как глупо и пугающе выгляжу, но не могла ничего поделать. Боль была настолько невыносимой, что я плакала навзрыд. У меня начиналась истерика, и я чувствовала, будто села в машину, у которой нет тормозов.

Упав на диван, я рыдала, закрывая лицо и не веря в происходящее. Мы расстались, но я жила мыслью, что когда-то снова будем вместе. Я не знала, как жить без Тома, даже не представляла такого. В тот момент я все еще думала, что он изменит свое решение и навестит меня. Но я ошибалась.

Позже психотерапевт сказала: «Вы горюете, это нормально. Вы потеряли человека. Это так же тяжело, как если бы он умер».

Осознание этого заставило меня пережить отчаяние, а боль сделало сильнее. Жив для других, но мертв для меня. Я чувствовала острую несправедливость, и это сжигало мои внутренности дотла.

Я не верила, что мы можем разойтись, знала, что Том вернется, но он ушел, не оборачиваясь. Вычеркнул меня из своей жизни и даже не хотел поговорить.

Я плакала утром, роняя слезы в тарелку с завтраком; плакала в обед, сидя на подоконнике, пока другие работали; плакала вечером, готовясь ко сну, и плакала в кровати. Другие пациенты сторонились меня, недоумевая и испытывая неприязнь. Они считали меня долбанутой истеричкой, но я не собиралась подавлять эмоции из-за чьего-то осуждения, да и не могла.

Врачи пытались привести меня в порядок, разговаривать, помочь, но видя, что это не помогает, поменяли лекарства. Мне дали успокоительные. Да, после них я не плакала, но мне было по-прежнему очень больно.

В какой-то момент стало казаться, что я умираю. Потеря была слишком большой, а от моего сердца будто остался маленький потрепанный кусочек — все остальное забрал Том. Нельзя существовать с огрызком сердца, ведь без сердца люди умирают.

Я винила его за то, как жестоко он поступил. Потом винила себя: я ужасно к нему относилась, поэтому он и разлюбил.

Однажды я так устала от страданий, что отключилась от внешнего мира. Я ничего не чувствовала, а потом пришло понимание: мы не вместе, надо двигаться дальше. Значит, так было нужно, и это навсегда.

Я много говорила о Томе с психологом и, в итоге, смирилась. Перешагнула и пошла дальше, став лучше и осознав, что делала не так. Том стал моим опытом.

Я оставила его позади, но потом… Он вернулся в мою жизнь, ни капли не изменившись, а я не хотела откатываться к заводским настройкам.

Я не хотела и не собиралась этого делать.

* * *

Утром я просыпаюсь от звука сирены на будильнике: до боли знакомого, но звучащего, словно из прошлой жизни. Открыв глаза, пару секунд не понимаю, где нахожусь, а потом рядом кто-то шевелится.

До меня вдруг доходит: я заснула с Томом в одной кровати. Я долго сопротивлялась, пытаясь выбраться, но потом все-таки вырубилась. Его рука лежит поперек моей груди, и я чувствую легкий запах похмелья, витающий в воздухе.

Отодвинувшись, я рывком сажусь в кровати. Во мне резко накапливается злость, ускоряя дыхание. Будильник все не прекращает звонить, и Том недовольно мычит. Я толкаю его в бок.

— Какого хрена это было?!

Он жмурится, прикрывает глаза рукой, пытаясь прочистить горло. Ему очевидно плохо, но мне плевать. Я толкаю его еще раз.

— И не смей говорить, что ничего не помнишь!

Том прикладывает руку ко лбу и надавливает. По-прежнему не открывая глаз, он говорит:

— Прости…

— П… что? — недоумеваю я.

Замерев, я удивленно смотрю на него, хоть он и не видит.

— Я был пьян, прости.

От неожиданности я