Селянин - Altupi
— В какую? — не понял Егор.
— Ну… в новом телефоне игра есть. — Пацан посмотрел очень просительно, прямо умоляюще, только что руки в молитвенном жесте не сложил.
— Только сначала огурцы собери и банки из сарая принеси. И эстрагона с вишнёвыми листьями нарви.
— А укропа?
— Андрей, ты же сам знаешь, что надо, зачем меня спрашиваешь?
— Ладно, ладно, всё сделаю. Только потом поиграю. Полчасика, ладно? А потом мамке «Трое в лодке» дочитаю, там страниц двадцать осталось.
Братья переговаривались в таком же духе, обсуждали планы на завтра и на сегодняшний вечер. Кирилл с ужасом узнал, что всю огромную гору картошки, сложенную сейчас в сарае, надо перебрать: мелкую оставить скотине, из средней набрать на семена, часть крупной отложить на еду, а остальную сдать в райпо или перекупщикам. Ещё в ближайшие дни требовалось перетаскать кучу угля, в которую ночью угодил носом Стриженный, с улицы в другой сарай. В ней было две тонны, и Кирилл узнал, что тонна стоит пять тысяч рублей, не считая доставки аж из соседней области. Уголь назывался «антрацит», и из-за его покупки снова откладывался ремонт велосипеда, который Андрей в конце июня случайно уронил с обрыва на речке, а вместе с тем едва не свернул себе шею. Ещё надо было спилить старую грушу-дикарку, вскорости обещавшую свалиться на сараи со стороны заброшенного соседского дома. У Кирилла от всех этих дополнительных дел закружилась голова и внезапно захотелось в туалет. Он отпросился у Егора и пошёл в сортир. Долго не рассиживался, потому что в жару выгребная яма откровенно воняла, пропитывая запахом экскрементов волосы, кожу и одежду, да и жирные зелёные мухи с микробными лапами норовили приземлиться на лицо или выставленную голую задницу.
Кирилл постоял возле туалета, решая, куда топать дальше. Тягать гружёную ста тридцатью килограммами тачку он устал. С большим удовольствием помог бы Егору на кухне с консервацией. Помыть банки или огурцы, подать крышки или закаточную машинку. То есть с удовольствием работал бы, не вставая со стула и не под жалящими лучами солнца. Однако долг и любовь звали обратно на огород.
Звали, да только… Кирилл ощутил жгучую потребность зайти в дом. И пошёл. Напиться, оправдывался он, принести холодной воды или кваса Егору.
Найда, загремев цепью, вышла из конуры ему навстречу и чуть приподняла мордочку, прося погладить. Калякин наклонился, почесал ей шею. Собака смотрела преданными глазами, давно привыкла к его присутствию.
— Некогда, Найда, — шепнул он и, пройдя немного, поднялся по порожкам на веранду, оттуда попал в полутьму прихожей и… услышал…
— Кирюша замечательный мальчик, необыкновенный. Уважительный, работящий.
Кирилл застыл на месте, недоумевая: зачем мама Галя расточает ему комплименты, если никого в доме нет? Она же никогда не разговаривала сама с собой. Она парализована, но с головой у неё полный порядок. К тому же говорить ей трудно, она понапрасну не расточает слова.
С нехорошим предчувствием Кирилл вытянул шею и заглянул между обрамлявших дверной проход шторок в зал.
Его чуть кондрашка не хватила с перепугу, сердце ухнуло в ноги, желудок подскочил к горлу, жар прошёл от локтей до паха — в зале перед спаленкой Галины стояла его мать! Как? Откуда она здесь? Нахуя? Пиздец, теперь проблем не оберёшься!
На матери было светло-синее привезенное из Италии платье, причёска, макияж — всё, как положено. Босоножки на каблуках она, конечно, не сняла — а зачем, она же не в Букингемский дворец припёрлась, а всего лишь в жалкую лачугу нищего отребья. Смотрела на прикованную к постели женщину, как аристократ на больного проказой, поджимала губы — даже не стремилась выказать хоть немного уважения или сочувствия, только презрение. Хвалу своему сыну слушала, будто, наоборот, грязный рот черни марал имя принца, мнение инвалидки, матери гомосексуалиста, её не трогало и не интересовало. Как будто она сама не была матерью пидора. Елена Петровна даже не удосужилась ответить «спасибо» за добрый отзыв о сыне.
— Кирюша славный. Они сейчас с Егорушкой на огороде картошку… — продолжила Галина. Вопль Кирилла прервал её.
— Мам! Мам! Что ты здесь делаешь? — Кирилл влетел в зал, готовый встать между двумя женщинами, не дать матери обидеть или расстроить своим высокомерием Галину. Но мать, лишь увидев его, совсем про неё забыла, уставилась на сына. Увидела его чумазого, расхлябанного, растрёпанного, с грязными ногами, и немому возмущению не было предела. Ещё бы показушно в обморок грохнулась или, как программа «минимум», за сердце схватилась.
— Мам, зачем ты приехала? — кричал, жестикулируя Кирилл. — Ты одна? Не одна? С отцом? Где он? Пойдём отсюда! Ты мешаешь здесь!
— Кирюша, не прогоняй, — остановила его Галина. — Твоя мама приехала посмотреть, как ты живёшь.
— Нечего ей смотреть! Мам, пойдём! И я не поеду с вами! Пойдём же! На улице поговорим!
Мать сдвинулась с места, не обращая на его вопли внимания, повернулась вокруг своей оси, сканируя обстановку. Старый диван, кресла, советский трельяж, ящик-телевизор, дешёвые бумажные обои привели её в ужас. Она чувствовала себя будто в катакомбах, полных паутины, летучих мышей и крыс. Если бы было возможным, она бы левитировала, чтобы ни к чему случайно не притронуться, даже к выцветшему паласу.
Наконец она, не издав ни звука на прощание, сделала несколько шагов. Но рано Кирилл обрадовался, ибо она пошла не к выходу, а раздвинула шторки их с Егором спальни. Он знал всё, что маман подумала о тёмной душной коморке, сдвинутых кроватях, скомканном постельном белье и тех оргиях, которые в её воображении здесь проходили по ночам.
Потом она также проинспектировала кухню. Своротила нос от немытой газовой плиты и горы кружек на обеденном столе. Стопка чистых тарелок тоже вызвала приступ презрения: они, видите ли, старые, с потрескавшимися или сколотыми краями, пожелтевшие. Кирилл еле выдержал её поджатые губы, но она молчала, и он прикусил язык.
Долго её великосветская натура не вынесла деревенского убожества, мамочка выскочила во двор и сразу на улицу. Кирилл побежал за ней, мысленно ругая псину, которая могла бы и загавкать, предупредить о гостях.
На улице, на дороге, её ждал отец. Сложил руки на груди и постукивал ладонью о плечо. Он вместе с джипом находились не перед калиткой, а за деревьями, поэтому Кирилл и не увидел их с веранды, когда заходил в дом. Теперь тот воззрился на жену и отпрыска.
— Ну и вонища, — мать
