Паскаль Лене - Последняя любовь Казановы
Опытный развратник так увлекся, что не заметил мадам де Фонсколомб, вошедшую в кабинет, где разыгрывалась эта трогательная сцена.
Впрочем, увиденное вовсе не удивило старую даму и она по-прежнему продолжала выказывать в отношении шевалье удивительную благожелательность. Более того, разобравшись в ситуации, она строго осудила поведение Полины. Ей не понравилось кокетство, которое она заметила в этой девице, приписывающей себе добродетель, свойственную разве что спартанкам. К тому же она считала, что дело здесь не только в непоследовательности, но и в обычном лицемерии. И мадам де Фонсколомб в очередной раз приняла сторону соблазнителя против соблазняемой, с ходу заявив:
– Зато мсье Казанова, да и другие люди его породы никогда не грабят ближних, кроме как за столом для игры в карты, причем это происходит с согласия противника, в то время как ваши санкюлоты, отправляя своих врагов на эшафот, заставляют их таким образом расставаться не только со своим богатством, но и с жизнью.
– Методы и решения правосудия, мадам, могут, действительно, показаться более жестокими, чем те приемы, которыми пользуются хитрость и надувательство.
– Но Господь не для того создал мир, чтобы в нем устанавливали справедливость, утопая в крови, а королей – не для того, чтобы их убивали…
– Мадам, я всего лишь ваша служанка! – прервала ее Полина. После этих дерзких слов она встала со своего места и собралась уйти, оставив хозяйку наедине с венецианцем. Но мадам де Фонсколомб остановила ее:
– Если вы по примеру ваших отвратительных героев хотите быть такой же «неподкупной», Полина, будьте последовательной во всем! Начните хотя бы с того, что прикройте вашу грудь и поменьше потворствуйте рождению страсти, если в ваши планы не входит ее удовлетворять!
– Мсье Казанова способен испытывать страсть лишь к моей груди, не более, и, предоставляя ему возможность любоваться ею, я вполне эту страсть удовлетворяю.
Задетый за живое этим новым выпадом, Джакомо принялся уверять, что грудь молодой женщины интересует его куда меньше, чем те сумасбродные идеи, к которым она так пристрастилась и от которых он надеялся ее таким образом избавить.
– Что до меня, – моментально отреагировала на это заявление Полина, – то ваш рассудок я совершенно не надеюсь исцелить. Слишком долго он был угнетен привычкой к повиновению. Вы раб в кружевном жабо, мсье, а ваши цепи – это золотые нити, которыми расшит ваш аби.
– Да, я действительно покорен и буду до последнего вздоха подчиняться женской красоте и тем радостям, которые женщины дарят мне. Точно так же я сознаюсь в своей любви к золоту, о котором вы, похоже, и не знаете, что Бог его создал именно для того, чтобы использовать в аби из парчи и оставлять за карточным столом. Но в душе я гораздо свободнее, чем вы, поскольку то подобие свободы, которой вы преклоняетесь, и пророком которой стал ваш Робеспьер, оборачивается на деле вопиющим фанатизмом.
– Я могла бы принадлежать вам и даже потакала бы всем вашим прихотям, – воскликнула Полина, – если бы наряду с благоразумием, присущим вашему возрасту, вы обрели способность здраво рассуждать, но вам это, увы, совершенно не свойственно! И поэтому вы для меня лишь подобие химеры, состоящей из грез молодого повесы, помещенных в голову почтенного старца.
– Прекрасная мысль, – вступила в разговор мадам де Фонсколомб, – причем настолько, что я попросила бы Полину ни в коем случае не отказываться от нее.
– Что вы имеете в виду? – спросила молодая женщина, спохватившись, что ее высказывание было, возможно, чересчур опрометчивым.
– Я имею в виду ваши слова о том, что вы охотно уступили бы страсти нашего друга, если бы он сумел доказать, что является, как и вы, другом свободы, разума и прогресса.
– Он уже просил об этом, мадам, но думаю, это невозможно.
– И в этом вы совершенно не правы, – заверил ее Казанова. – Напрасно вы не захотели разобраться по отдельности в моих и ваших доводах и не попытались на основе этого переубедить меня. По всей видимости, из боязни, что скорее я могу склонить вас на свою сторону. К тому же, я думаю, что пари, предложенное нам мадам де Фонсколомб, совершенно справедливо, поскольку не предполагает, чтобы я вынудил вас отказаться от ваших ужасных убеждений. Разве вам не хотелось бы сделать из меня якобинца? Так попытайтесь! Я же, в свою очередь, с той же целью попытаюсь внушить нашей упрямице Полине мысли более приятные и более естественные.
Зашедший в это время в кабинет аббат Дюбуа тут же насильно был избран судьей в этом остроумном состязании. Причем дуэль должна была начаться немедленно. Окончанием поединка должен был стать разгром одного из противников, пораженного обязательно и в сердце, и в голову.
Полина вначале протестовала против этой идеи, заявив, что, поскольку независимо от результата ей будет обеспечено тесное общение с Джакомо, такая ставка естественным образом обеспечит хитроумному ловеласу верный триумф.
– Может случиться так, – заметила в ответ старая дама, – что никто из вас не возьмет верх, и Полина вовсе не должна будет дарить шевалье никакими знаками внимания.
– Тогда мне останется только склониться перед трагическим поворотом судьбы, – шутливо заверил Казанова.
– Не будем говорить о трагедии, – с улыбкой возразила мадам де Фонсколомб, – поскольку нынешние события и гак предоставляют нам достаточно поводов вздрагивать и обливаться слезами. Мне хочется, чтобы хотя бы здесь, в этом замке, который кажется совершенно отрезанным от остального мира, оставалось место для комедии.
– Которую мы для вас и постараемся сыграть, – весело пообещал Казанова.
– Вы оба уже играете ее, причем достаточно долгое время, – услышал он в ответ.
При этом последнем заявлении Полина легонько дернулась, а аббат в очередной раз перекрестился и пробормотал какие-то страшные проклятия.
Была уже полночь, когда засыпающий Казанова услышал, как кто-то скребется в дверь его спальни. Ни встать с постели, ни поменять полотняный колпак, прикрывавший голову, на парик не было времени. Злополучному обольстителю пришлось безропотно наблюдать за появлением в его владениях Полины, выглядя при этом карикатурным старикашкой, каковым на самом деле он и был.
Молодая женщина пришла не одна. Она тянула за собой Тонку, с босыми ногами и в ночной рубашке. Дотащив дрожащую и плачущую девушку до изножья кровати, Полина отпустила ее, и та рухнула на пол, зарыдав еще громче. Казанова не пошевелился и не проронил ни слова. На безобразную сцену, происходившую у его ложа, он взирал с ужасом, с каким глядит приговоренный к смерти на орудие, при помощи которого его собираются лишить жизни.
