Надежда для Бирюка (СИ) - Наталия Романова
Тяжёлое горячее тело к разгорячённому. Обнажённая, с испариной, кожа к коже. Влажное дыхание в дыхание.
Смешивались запахи, вкусы, желания.
Пояс моего халата распластался по простыне, ночная сорочка отлетала в сторону, найдя пристанище где-то на полу.
Последний оплот нравственности — кружевные трусы, — с меня спустил Митрофан, проводя горячими, чуть шершавыми ладонями по моим ногам. Обхватывал, гладил, жадно сжимал. Я ответила тем же, дёрнув вниз боксёры, освобождая напрягшийся член.
— Надь… — выдохнул Митрофан, смотря сверху вниз, как я в нетерпении широко расставила ноги, жадно оглядывая стоявший, подрагивающий член.
Крепкий, широкий в диаметре, с большой головкой, увитый венами.
Сил на ожидание не осталось. Не было больше сил!
Я отчаянно хотела здесь, сейчас, немедля ни секунды.
Все предварительные ласки потом, сначала — самое важное, жизненно необходимое.
Собралась было потребовать, но мой рот накрыли настойчивые, умелые губы Митрофана. Язык вошёл стремительно, задевая все чувствительные точки одним махом, начал имитировать движения члена.
Заставил взвиться, расставить ноги шире. Я рефлекторно двигала бёдрами, в нетерпении цеплялась за плечи, шею, обхватывала напряжённые руки, вдавливалась всем телом в мужское. Тёрлась, как обезумевшая нимфоманка, и отвечала, отвечала, отвечала на жгучие поцелуи, на грани, за гранью.
— Если что-то не так, говори, — услышала я будто сквозь слой воды. — Сразу говори.
Ужасно хотелось ответить, что если он сейчас, немедленно, в то же мгновение не войдёт, станет не так.
Уже не так!
Я не могу столько терпеть, не умею! Мне жизненно важно почувствовать в себе его член, а после…. после разбираться, так это было или не очень!
В этот миг последняя осознанная мысль покинула мою воспалённую голову. Напряжённый донельзя член скользнул в меня мягко, одним настойчивым движением, неумолимо растягивая, вынуждая выгнуться в пояснице от жаркого, какого-то нестерпимо-острого удовольствия.
Плавно качнула бёдрами навстречу, углубляя до самого конца, зажмурилась в блаженной неге.
Да, это то, что нужно, необходимо.
Лёгкая боль от растяжения непривычным объёмом не замечалась, напротив, добавляла удовольствия.
Я потянулась к губам за поцелуем, и сразу же получила. Синхронный движениям члена во мне.
Митрофан постепенно, неумолимо, безостановочно наращивал темп, вынуждая отвечать. Нестись на волне безумной эйфории, отвечать, отвечать, отвечать… Быстрее, сильнее, отчаянней, пока мы не взорвались в одно время, разделяя оглушающий оргазм на двоих.
Всю ночь мы не сомкнули глаз, похожие на двух путников, оказавшихся в оазисе посреди бескрайней пустыни. Стоит забыться — и всё окажется миражом.
Поцелуи, взаимные ласки, соитие, снова поцелуи, ласки… по бесконечному кругу, необходимому, как сама жизнь.
Утром проснулась от настойчивых поглаживаний по обнажённому животу.
Закрыла глаза рукой, прикрываясь от света, бьющего в окно. Раннее утро, высокое небо, новый день, в который не хотелось входить.
Хотелось остаться здесь, с мужчиной, ставшим мне за ночь ближе, чем все, кого я когда-либо знала.
Тёплые ладони сменили губы, пробегающие умелыми поцелуями везде, куда доставали, пока не остановились в самом низу, там, где немного саднило от всего, что происходило ночью.
— Всегда бы так просыпаться, — пробормотала я, раздвигая ноги, давая лучший доступ.
Кто я, чтобы спорить?
После Митрофан ушёл. Вернулся в обед с ёлкой, заставив Ладу визжать от счастья, а меня молчаливо, в блаженстве наблюдать, как преображается дом.
Новый год мы встретили с Ладой вдвоём, я и не ждала, что Митрофан появится. Он должен был пойти с детьми к сестре, они праздновали без лишнего шума, отдавали дань мирской жизни, которую вели, примиряя со своим образом жизни.
В начале первого к нам ввалился Сергей с женой и детьми. С громким смехом позвали на улицу, на всеобщие гулянья под сельской ёлкой. Мы, конечно же, пошли.
Праздник! Новый год! Впервые за долгие годы действительно обещавший мне новое счастье.
Играла весёлая музыка, взрывались фейерверки, слышался звон фужеров. Рекой лилось шампанское, вино, крепкий алкоголь.
Дети прыгали, обнимались, визжали, радовались вместе со взрослыми, верили в чудо, как никто.
Я быстро влилась во всеобщее веселье, танцевала, счастливо смеялась, кружилась в общем хороводе, смотрела на вспыхивающие огни в тёмном небе на фоне яркой луны и сверкающего снега.
Вдруг кто-то с силой обхватил меня за талию, крутанул вокруг своей оси, заставляя повернуться к нему лицом. Повёл в танце под музыку, несущуюся на всю улицу.
— Ой, что делается… — услышала я смешливое за своей спиной.
— Теперь-то медичка никуда не уедет, — засмеялся кто-то довольно.
— Ай да Митрофан, ай да сукин сын! — крикнули из толпы, открывая шампанское.
— Горько, что ли! Раз такое дело: Горько!
Эпилог
— Настя, — нахмурилась я, глядя на продавщицу. — Настасья Максимовна, если продолжишь поднимать тяжести, отправлю на сохранение в район, так и знай!
— Да что мне станется-то? — ответила Настя, сдувая прядь волос со лба.
— У тебя многоплодная беременность, — напомнила я. — Это всегда риск.
— У бабки моей четверо родилось — вот это многоплодная, а у меня только двое, — отмахнулась та. — Чего хотели-то Надежда Андреевна?
— Кальмар командорских килограмм, упаковку филе тунца, смесь семян для салата… — начала я перечислять, а Настя ловко выкладывать на прилавок, пробивать и складывая в пакет.
Услышала за спиной недовольное сопение. Обернулась. Прямо за мной стояла Людмила, сложив руки в замок, и осуждающе сверлила меня взглядом.
Скверноядение для родственницы не пустой звук. Нельзя употреблять в пищу многие продукты, которые мне всегда казались совершенно обычными, те же морепродукты.
В ответ я развела руками — мол, всё понимаю, ничего поделать не могу. У нас с Митрофаном праздник, годовщина свадьбы. Сегодня мы празднуем вдвоём, требую кальмаров и прочих грехов.
Людмила ещё раз вздохнула, отошла в сторону, принялась с наигранным интересом рассматривать содержимое витрины.
Никаких сомнений в том, что она не преминет высказать брату всё, что думает о нарушении запрета, не было, как и в том, что она единственная, кто из многочисленной родни Гучковых принял меня и наш брак с Митрофаном. Не то, чтобы меня это сильно расстраивало, а Митрофана волновало.
Людмила же ограничивалась недовольным ворчанием. Время от времени пыталась наставить меня на путь истинный, но в целом — и я это знала наверняка, — была рада за брата, племянников, да и за меня с Ладой тоже. Считала, что счастье важнее.
— Значит, так богу угодно было, — отвечала она на нападки родственников. — Сами разберутся, — выносила всегда одинаковый вердикт.
Мы действительно разбирались сами, хоть и не всегда это давалось легко. Всем приходилось уступать и подстраиваться. Я не касалась религиозного воспитания Василисы, Ромы и Вовы, Митрофан не настаивал на воцерковлении
