Надежда для Бирюка (СИ) - Наталия Романова
— И всё? — выдохнула я, не скрывая удивления. — Один раз?
— Почему же, — хохотнул нервно Митрофан. — Припёрло как-то, поехал в публичный дом, оказалось, есть такой в райцентре. Мужики рассказали куда идти, что говорить. Пришёл, вывели мне «девочек», я поглядел-поглядел и ушёл.
— Не встал, что ли? — нервно хихикнула я, обхватывая ладонями покрасневшее лицо.
— Почему же, ещё как встал, голые бабы вертятся, а у меня последний раз был в прошлой жизни, считай, — криво улыбнулся он. — Говорю, не железный я, из плоти, крови, страстей и желаний, как все люди, ничем не отличаюсь, а то и хуже. «Девочки» эти… несчастные, больные, если не телесно, то духовно. Одной ногой на том свете стоят, что или кто безвозвратно подтолкнёт любую из них — неизвестно. Одна видно под наркотиками была, самая молодая, красивая, всё глядела на меня с интересом. Взяла бы мои деньги за услугу, купила дозу на них и умерла… или не от дозы, от того, что чаша терпения переполнилась. Ведь не от хорошей жизни они телами торгуют, от нужды, порой не только финансовой. Я кто такой, чтобы стать последней каплей? Кто мне право давал человеческими жизнями распоряжаться, живые души губить, на грех толкать?
— Понятно… — прохрипела я, несмотря на то, что до конца понятно не было.
С таким взглядом на жизнь мне сталкиваться не приходилось никогда в жизни. Переварить услышанное толком не могла, не то что сделать какие-то выводы.
— Идти мне надо, Надя, — после тягучего молчания произнёс Митрофан.
Встал. Я встала следом. Остановилась у двери, упираясь плечом в дверной косяк, безвольно опустив руки вдоль тела…
Сосредоточилась, чтобы не зареветь от невысказанной, совершенно необоснованной обиды, ведь мне всё объяснили, честно сказали, прямо.
По-людски хочет. По-хорошему. Чтобы не стыдно перед собой и людьми. И что-то про душу, да.
Вдруг Митрофан нагнулся под мой рост, не прикасаясь ко мне. Между нашими телами осталось расстояние меньше сантиметра, но осталось. Его свитер едва касался моей блузки — вот и вся близость.
Глаза смотрели ровно в глаза.
Я видела все оттенки светло-голубого, полупрозрачного, с чёрным, расширяющимся зрачком и тёмно-синей, казалось — фиолетовой, каёмкой на радужке.
Чувствовала сладко-терпкое, горячее дыхание у лица, глубокое, словно надсадное. И своё быстрое, поверхностное, нетерпеливое, почти паническое.
Меня охватывала от макушки до пальцев ног мужская энергетика настолько запредельно мощной силы, что не впитать, не понять, не принять не выходило.
Энергия окутывающая, обволакивающая, обезоруживающая, обещающая столь много, что воспалённое воображение — нервное, не желающее принимать незнакомую действительность, — не могло справиться.
От мужчины рядом исходило не просто сильное желание или животная похоть, не острое влечение на грани или за гранью, а нечто, с чем прежде я не сталкивалась, представить не могла.
Мощное, вернее, могучее. Не знающее границ, преград, времени, не признающее обстоятельства, тем не менее, контролируемое усилием воли сильнее инстинктов.
— Всё будет не сейчас, — тихо сказал Митрофан перед тем, как выйти, что показалось выстрелом в голову.
Мгновенно. С болезненной отдачей. Насмерть.
Краем сознания я отметила, как скрипнула дальняя дверь в сенях. Услышала недовольное ворчание соседской собаки, которая обычно не обращала внимания на моих посетителей. Приглушённый грохот калитки, шум мотора уезжающего снегохода.
И последующая за звуками моего поражения оглушающая, убийственная тишина. Нестерпимая боль, обрушившаяся на меня бетонной, раскалённой добела стеной.
Долгое время я не могла пошевелиться. Казалось, острая боль простреливала в каждой клетке, прошивала иглой, била током по нервным окончаниям, заставляя сжиматься от невыносимого напряжения, от которого тряслись руки, ноги, колотило всё тело.
Господи, какая же я ду-у-у-у-ура.
Какая же ду-у-у-у-ура…
Ка-ка-я ду-у-у-у-ура!
В единый клубок сплелись разочарование — кисло-острое, горько-прямое, мерзкое, как зловонная слизь, — и жгучая, сдавливающая, невыносимая на физическом уровне боль.
Больно было душе, ощущалось телом.
Глава 10
В оцепенении таком, что казалось, судорогой свело всё тело, я поднялась на негнущихся ногах.
Механически разделась, устроила вещи на стуле, натянула ночную сорочку, махровый халат, сходила в душ, нанесла ночной крем на лицо — всё это борясь с желанием схватить лопату, откопать Мини Купер, забрать Ладу и незамедлительно рвануть куда глаза глядят.
Подальше от этого места, где меня только что сожгли на костре разочарования и стыда.
Остался только пепел.
Вышла в сени, вздрогнула от мороза, побрела к двери, чтобы закрыть на защёлку, ощущая каждый шаг, словно ноги закованы в кандалы.
Горькая игра слов, насмешка. Я в кандалах, обречённая жить в Кандалах.
Приоткрыла дверь, чтобы захлопнуть сильнее.
Отпрыгнула в ужасе, увидев тёмный, высокий силуэт.
Миллион мыслей промелькнул в долю секунды, пока я смотрела на темнеющую мужскую фигуру в проёме двери. Свой, чужой, насколько опасен?
— Собаку заведи, Надь, — глухо произнёс Митрофан, переступая порог. — Плакала? — не спросил, указал, выйдя на свет. — Знал, что не поймёшь…
С этими словами меня обхватили тёплые руки, с силой прижали к мужской фигуре, заставив вздрогнуть от холода верхней одежды с мороза.
Вдохнуть полной грудью запах снега, зимы, обещания чего-то… удивительного, не укладывающегося в привычное мироустройство.
Митрофан умудрился разуться, не выпуская меня из объятий, подхватил на руки, шагнул в сторону спален, взглядом спрашивая, куда идти. Я махнула в сторону своей, с открытой дверью.
Кровать встретила теплом от обогревателя, который я предусмотрительно не выключала, и лёгким скрипом под спудом двух тел.
Из-под полуприкрытых век я наблюдала, как отлетела в сторону куртка с широкоплечей мужской фигуры, как Митрофан снял с себя свитер, дёрнув одной рукой через голову, как той же участи подвергся лонгслив.
С замиранием сердца услышала звук расстёгивающегося ремня на джинсах, не привычных тёплых штанах. Выходило, добрался домой, передумал, вернулся. Ко мне вернулся!
С каким-то эстетическим наслаждением оглядывала подтянутую, сильную фигуру. Богатырский размах плеч, перекатывающиеся мышцы рук, плоский живот с проступающими кубиками, покрытый светлыми волосками, крепкие ноги, твёрдо стоящие на земле во всех смыслах, и боксеры, под которым выразительно бугрилось, вопиюще.
— Уверена, Надя? — глухо спросил Митрофан, пока я нервно облизывала губы, борясь с нахлынувшей жаждой.
В груди жгло, щекотало, разливалось невиданным теплом, уверенностью, любовью…
Любовью?
Внизу живота трепетало, стало горячо, влажно, пульсировало и просило, требовало даже.
— Надя? — переспросил он, нагибаясь надо мной.
Упёрся одной рукой, второй притягивал к себе за талию.
Какие же руки у него… сильные, горячие, красивые.
— Надь?
— Да, да, да, — нетерпеливо выдохнула я.
Обхватила мужскую шею руками, подалась вперёд за поцелуем, который дальше говорил за меня и отвечал за Митрофана.
Мы целовались — безумные, с ума сошедшие, беспардонно счастливые.
Бесконечно долгие поцелуи перетекали
