Маленький отель на Санторини - Юлия Валерьевна Набокова
Если я отправлю Кириллу фотки отеля и признаюсь, что тут нет ни одного исправного душа и мне негде ночевать, он ужаснется и скажет, чтобы я немедленно возвращалась в Москву. А я еще не побывала дома у бабушки. Так что сообщать ему всю правду я не стану.
– Ладно, Вероник, осматривайся там, – торопится Кирилл. – Не будем наговаривать в роуминге. Пиши мне в ватсап! Целую!
– Целую! – Я вздыхаю, закончив звонок.
Легко сказать – пиши в ватсап. Интернет тут не ловится, хотя на рецепции стоит табличка с логином и паролем от вайфай. Надо узнать у Янниса, где его оплатить. А то международные звонки меня разорят.
Солнце начинает клониться к закату, голубое небо на глазах становится золотым. Я устраиваюсь в плетеном кресле на верхней террасе, чтобы насладиться моим первым закатом на Санторини. Сначала сажусь на самом краю, ближе к морю, но там слишком ветрено. Даже плед, который я нашла в чуланчике у стойки регистрации, не спасает. Тогда я подвигаю кресло к самой стене здания, под плетеный навес. Он укрывает меня не только от ветра, но и от туристов, которые шастают наверху по главной улице.
Над моей головой раздаются оживленные голоса на разных языках и щелчки фотокамер, но я остаюсь невидимой под навесом. Весь этот шикарный вид на море и закат сегодня только для меня!
Я смотрю на солнце, которое постепенно опускается к морю, на оранжевые краски заката и думаю о том, как удивительно повернулась моя судьба. Еще несколько дней назад я ничего не знала о том, что мой отец был греком, а моя греческая бабушка держала маленький отель на Санторини. И вот я здесь – на другом краю света, в другой стране, которую уже успела полюбить за эти два дня.
Мое уединение внезапно прерывает стук. Через стену, отделяющую отель от уличного прохода, что-то перелетает, и я с удивлением смотрю на плоский деревянный ящик. Это еще что такое? Следом за ящиком прилетает деревянная тренога. А потом на террасу спрыгивает высокий темноволосый парень в джинсах и кожаной косухе. Если это и грабитель, то очень странный, ведь он не выносит вещи из моего отеля, а наоборот заносит их!
Меня он не видит, а сразу поворачивается лицом к морю, подходит к краю террасы и устанавливает треногу. Я с изумлением наблюдаю за ним. Парень наклоняется за ящиком и раскрывает его. Внутри я замечаю палитру и краски. Ящик оказывается переносным мольбертом, который он увлеченно, совершенно не замечая меня, устанавливает на моей террасе. Когда он берет в руки кисть, я отмираю и кашляю, привлекая к себе внимание.
– Что вы тут делаете? – спрашиваю его по-английски.
Он резко оборачивается, выронив кисть. На меня смотрит очень красивый грек, лет на пять старше меня, и на его лице застыло такое изумление, как будто он не может поверить своим глазам. Они у него, кстати, тоже очень красивые – большие, миндалевидные и черные, как маслины.
– А вы что тут делаете? – Он надменно заламывает бровь, как будто это он хозяин здесь, а я вломилась в его владения.
– Что я тут делаю? – Я задыхаюсь от возмущения и вскакиваю с кресла, сбросив плед. Да что этот красавчик себе позволяет? – Вообще-то, это мой отель!
Я шагаю к нему, уперев руки в боки. Мы с ним одного роста. И если я и надеялась его смутить, то извинений не дождалась. Незнакомец ослепительно улыбается, продемонстрировав голливудскую улыбку и реабилитировав мою веру в греческих стоматологов, которую удалось пошатнуть Яннису.
– А я думал, этот отель принадлежал старушке Афине. – Он говорит на чистом английском, хотя явно грек.
– Афина – моя бабушка.
Мне стоит огромных усилий не поддаться на его обаяние и не улыбнуться в ответ.
– Дай угадаю, как тебя зовут, – он улыбается еще шире. – Ты, должно быть, богиня Афродита?
Подкат дешевый, я чуть не закатываю глаза и запальчиво восклицаю:
– Я не богиня и не Афродита.
– Тогда Артемида? – усмехается он. – Такая воинственная!
Сердиться на смуглого красавца, который сам похож на греческого бога, совершенно невозможно. Я чувствую, как моя строгость сдувается, как воздушный шарик, а губы сами собой растягиваются в улыбке:
– Я Вероника.
– Ника? – Его черные глаза лукаво сверкают, и он обезоруживающе улыбается. – А говоришь, не богиня, крылатая богиня победы Ника.
– Может, наконец, ответишь, что ты делаешь на моей террасе?
– Рисую самый красивый закат на Санторини. – Он наклоняется и поднимает кисть, которую уронил. – Мне сказали, тут самый красивый вид.
А я шагаю ближе к мольберту и вижу на нем очертания соседних домов и синие купола церкви по соседству. Рисунок начат, но не закончен. Художник довольно талантливо прорисовал здания, но лист на месте неба еще девственно белый.
– И давно ты рисуешь тут? – спрашиваю я.
– Эту картину – два дня. И хотел бы закончить сегодня, – он косится на меня, давая понять, что я мешаю.
– Значит, уже два дня ты вламываешься в мою собственность? – Я хмурюсь, вспомнив о своей роли хозяйки, с которой еще толком не успела свыкнуться.
– На самом деле, неделю, если быть честным. Две картины я уже написал.
Ветер лохматит его отросшие черные волосы, и я улыбаюсь:
– Ладно, рисуй, если хочешь.
– А ты?… – Он вопросительно смотрит на меня.
– Я никуда не уйду, даже не надейся! – восклицаю я. – Это мой первый закат на Санторини, и я не собираюсь его пропускать.
– Вау, это большая ответственность, – он усмехается, окинув меня жарким взглядом.
Я вспыхиваю:
– Что?
– Разделить с тобой твой первый закат на Санторини, – серьезно отвечает он.
Смутившись от его взгляда и слов, я отворачиваюсь и сажусь обратно в кресло. Натягиваю плед по самые плечи – как броню. Но художник уже увлеченно склоняется над мольбертом и принимается рисовать. Ему нет до меня никакого дела.
Золотой шар солнца все ниже катится к морю. Небо над Санторини разгорается яркими оттенками розового и оранжевого и каждую минуту меняет краски – словно модница примеряет на себя палитру и никак
