Прима (СИ) - Ники Сью
Он делает шаг навстречу, сократив между нами расстояние до запредельного близко. Меня окутывает приятный аромат мха с нотками красного яблока.
— И как его зовут? — Глеб склоняет голову набок, перенося тяжесть тела на правую ногу. Он засовывает руки в карманы серых джоггеров, которые удивительно гармонично сочетаются с его широкой черной майкой. Мой взгляд невольно цепляется за массивную серебристую цепочку, изящно спадающую на его грудь.
Что ж, поездка в Канаду явно пошла ему на пользу — Глеб повзрослел, возмужал, а его кожа приобрела притягательный бронзовый оттенок. Мой приемный брат выглядит таким уверенным, сильным, почти хищным. И от этого по телу пробегает непонятная волнующая дрожь.
— Кого?
— Садовника, перед которым ты едва не растеклась лужицей, — мне кажется, словно Глеб хотел сказать что-то другое, но предпочел колкость.
— Ты не ответил, — я скрещиваю руки на груди.
— А с каких пор я должен отвечать? Забыла, — он жестом показывает на мою комнату. — Тут все принадлежит мне. Ты здесь на птичьих правах. Жду не дождусь, когда матушка это поймет и выгонит тебя.
— Наверное, если бы я повредила не ногу, а шею, ты был бы счастлив, — с обидой произношу, поджимая губы. Не знаю почему, но мне хочется разреветься.
Жизнь в семье — это поддержка. Так пишут в книгах. Так снимают в фильмах и сериалах. Об этом поют в песнях и слагают в стихах. Только в моей семье о таком слове никто не слышал.
Если меня однажды не станет, разве кто-то заметит это?
Я отворачиваюсь, затем молча обхожу Глеба и иду к двери. Открываю ее, жестом намекая, чтобы он убирался.
И Гордеев уходит, правда, перед тем, как покинуть мою спальню, снова останавливается запредельно близко. Секунды две может больше, внимательно смотрит на меня, словно пытается разглядеть душу.
— Не говори ерунды, — вдруг выдает он.
Его ответ вводит меня в ступор, и я в очередной раз задаюсь вопросом: не изменилось ли что-то между нами? А если да, то давно ли?!
Глава 14 — Даша
Следующие две недели Артем то ли не появляется в моем поле зрения, то ли старательно прячется. Это вводит меня в состояние вечной жертвы, которая за каждым углом пытается углядеть опасность. Я настолько напряжена, что не могу толком сосредоточиться на тренировках и постоянно допускаю ошибки.
— Не правильно!
— Куда ты смотришь, Миронова?
— Не та атмосфера!
Анатолий Аркадьевич замечает мои промахи на каждой репетиции. Он довольно требовательный и суровый, не только к танцорам кордебалета, но и к себе.
— Дарья, тебе стоит больше тренироваться. Я не вижу тебя на сцене, — в один из вечеров сказал мне хореограф. Услышать такое после похвалы, которая сыпалась на меня на протяжении долгих лет, подобно пинку в спину. Мало того, что нога подводит, так еще и эмоции дают сбой.
Не понимаю, что со мной происходит. Я будто проигрываю сама себе и это ужасно.
После замечания, я начинаю с еще большим упорством заниматься. Уделяю балету каждый свободный час, сбивая ноги до крови. Порой настолько устаю, что отключаюсь прямо в зале, не в силах доползти до своей спальни. Наверное, не будь во главе этого кошмарного желания доказать маме, что я ее достойна, бросила бы все.
Жизнь никогда прежде не казалась мне настолько тяжелой и однотонной.
День приезда мамы становится для меня очередной катастрофой. Она появляется на репетиции и видит, как мне делают замечания, хотя это не главное. Она видит, что у ее дочки не главная роль. Я так и замираю в центре сцены, не в состоянии отвести от этой женщины глаз. А она лишь заправляет прядь волос за ухо, в типичной манере прокручивая кольцо на пальце.
После репетиции мчусь домой, словно сумасшедшая. Другая бы мама подождала своего ребенка, но моя уехала спустя пять минут пребывания в зале. Видимо, такой балет ей не интересен.
Пока еду, думаю, как убедить ее поверить в меня снова, дать шанс доказать, что мама не ошиблась.
Однако в холле все мои аргументы теряются, когда Глеб неожиданно перегораживает дорогу. Я думаю обойти его, но он делает шаг в сторону, явно намекая, что пропускать не планирует. Лицо его серьезное, взгляд тяжелый, словно грозовая туча.
— Ну что еще? — я упираю руки в бока, выжидающе вздохнув.
— Давай выясним все на берегу насчет поступления.
— Давай не сейчас, — боковым зрением замечаю, как мама выходит из кухни и двигается в сторону сада.
— Потом у меня будут дела, — настаивает Глеб. И говорит он это таким раздраженным голосом, словно его бесит сам факт, что нам приходится разговаривать.
— Значит, скинешь смс-кой. Ты же научился пользоваться телефоном, — огрызаюсь в ответ. Я попыталась сделать шаг в сторону, чтобы пройти мимо Глеба, ища глазами маму, чья фигура вот-вот исчезнет с моего радара. Однако Гордеев резко перехватывает мою руку, удерживая на месте.
— Я сказал, нам надо поговорить сейчас.
Не пойму, что за требовательный тон. Раньше подобного я за приемным братом не наблюдала. Наоборот, он был скорее рад избавиться от меня, а тут отчего-то удерживает.
— А я сказала, потом.
Сталкиваюсь с его пристальным взглядом, чувствуя, как напряжение нарастает между нами. Мы напоминаем два несущихся друг на друга корабля, которым не суждено избежать столкновения. А после только катастрофа, раненное сердце и слезы. С другой стороны, Глеб держит меня пусть и сильно, но не причиняет боли.
— Глеб, пожалуйста, — тихо произношу, стараясь освободить руку. — Я ждала ее три месяца, знаю, ты меня ненавидишь и тебе в целом плевать на мои чувства, но… Дай мне пройти.
Время замирает, а вместе с ним и мое сердце. Я замечаю, как выражение лица Глеба меняется, становится мягче, хотя раздражение и злость никуда не уходят. Иначе ведь никак.
С явной неохотой Гордеев все-таки разжимает руку и позволяет мне уйти. Он провожает меня взглядом, и я ловлю себя на мысли, что хочу оглянуться. Узнать, что за тайны скрывают его глаза, открыть книгу, на которой висит замок вот уже который год, но не делаю этого. Мама важнее.
Догоняю ее уже в коридоре, ведущем в сад. Равняюсь с ней, делаю несколько глубоких вдохов, чтобы привести дыхание в норму.
— Мам, давно ты прилетела? Надо было сказать, я бы…
Она останавливается, смотрит на свое кольцо, усыпанное камешками. Сколько себя помню, мама всегда его носила, вроде бы оно особенное.
— Зачем ты позоришься, Дарья?
— Что? — глухо произношу.
— Твоя жизнь в балетной эстраде закончилась в тот день, когда ты упала
