Привычка ненавидеть - Катя Саммер
— Просто ответь на вопрос! — доносится до меня приглушенный стенами крик. Этот хриплый, будто прокуренный голос я знаю — Лазарева, девушка Бессонова. Навострив уши, я только сейчас понимаю, что режет слух — музыки нет. Вместо нее я слышу ссору этих двоих. Точнее, сольное выступление Софы. — Ты сказал, вы будете отдыхать парнями, так какого черта здесь была эта сука? Почему я узнаю об этом из общего чата? Я звонила тебе! Полночи!
Сука? Это она обо мне?
Я кусаю губу и осторожно на цыпочках прохожу дальше по чердаку, чтобы оказаться над спальней Бессонова. Сколько лет живу здесь, а никогда не знала, что у нас он один. Хотя весь дом был изначально единым целым, это потом хозяин разделил его, чтобы продать. Мы заехали в свою половину на полгода позже, но я это плохо помню — маленькой совсем была.
— Вопросы будут задавать мне, а не тебе! Что вообще происходит? Вы трахали ее тут по очереди? Ты ведь должен…
— Я ничего и никому не должен! — как взрыв, звучит ярость Бессонова, и я на инстинктах втягиваю голову.
— Ян, мне не нравится, что она… — продолжает верещать его подружка.
— Успокойся, блять! Ее здесь не будет, разговор закрыт! — его слова звучат резко и отчего-то больно. Да, я бы никогда больше не хотела быть гостем Бессонова, но у меня против всех разумных доводов очень внезапно колит под сердцем. Всего раз, но… — Иди сюда.
Его тон меняется, как погода за окном: там уже вовсю слепит солнце, а Бессонов звучит почти нежно, как палач, ласково уговаривающий склонить под гильотиной голову. Я с замиранием сердца жду, что будет дальше, вслушиваюсь… и ничего. Почему я ничего не слышу? Что они делают? Они же не могут…
Моя буйная фантазия по щелчку включает контент для взрослых, который потрясает настолько, что мне становится нечем дышать. Я пячусь назад, натыкаюсь на ведро и с испугу переворачиваю его. Вода разливается по полу, мощным потоком стекает в люк, а я настолько теряюсь, что мечусь по чердаку, согнувшись едва ли не вдвое. Неожиданно замечаю проем в самой крыше и уже через пару мгновений оказываюсь на поверхности под слепым дождем. Сколько еще открытий припасено на сегодня?
Аккуратно выбравшись наружу и не отрывая руку от конька* (коньком крыши называют ребро, образующееся в месте стыка скатов кровли), я удобно и более-менее безопасно усаживаюсь на скользкой крыше так, чтобы не слететь вниз. Дождь по-прежнему моросит, но не беспокоит меня — отсюда открывается красивый вид на озеро и радугу над ним. Я стараюсь не думать о том, чем занимается Бессонов с подружкой и почему меня это вообще волнует. Он занимается этим регулярно лет с пятнадцати, наверное.
«Ничего не будет. Не хочу, чтобы меня стошнило»
Я сглатываю горечь и пытаюсь убедить себя, что меня не задевают его слова. А чего я еще ждала? Проматываю в мыслях поцелуй с Остроумовым, как нечто, что не получило определения в моей голове, и резко оборачиваюсь, когда слышу хлопок двери. Даже пошатываюсь и крепче цепляюсь за черепицу, пока наблюдаю, как Лазарева с психом пересекает лужайку и садится в такси, не взглянув назад.
Не хочу думать о том, что легкие, которые сдавил спазм, раскрываются. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Не хочу, но улыбаюсь. Пугливо и украдкой, одними уголками губ, но улыбаюсь. Даже хмыкаю под нос, а боковым зрением цепляю движение рядом, и в моих жилах стынет кровь. Сердце ухает вниз, руки холодеют, желудок скручивает. Меня всю — от макушки до пяток — пробирает дрожь.
Бессонов здесь.
Я поворачиваю голову всего на три четверти, но уже забываю, кто я и где нахожусь. Он, как всегда, без майки, одетый лишь в татуировки и серое трико, подтягивается, напрягая рельефные руки, и уже в следующий миг оказывается на крыше. А я разбиваюсь о его темный взгляд и иду ко дну, будто во сне.
— Ланская? — вторит он голосу в моей голове и поправляет толстую сигарету за ухом.
Боже, надеюсь, я все же свалилась с крыши, и мне это просто снится.
Он молчит. Я не смотрю, а Бессонов молчит. Его тень почти касается моих ног, и я поджимаю пальцы в носках. Не хочу соприкасаться даже с ней.
«Не хочу, чтобы меня стошнило»
С появлением Бессонова на крыше на меня накатывает такая безграничная тоска. Он, как трехсотлетний вампир, выкачивает радость и счастье из всего живого, над нами сгущаются черные тучи, темнеет. Интересно, он сразу выставил подружку или, как Шумахер, справился по-быстрому?
Бессонов садится рядом. Я вижу его руки, он вертит в них незажженную сигарету, и слово «freedom», означающее свободу, на тыльной стороне ладони. Он тоже подгибает ноги и обнимает колени, проводит пальцами по волосам. Я слышу его глубокий вздох и пугаюсь до чертиков.
— Только не говори, что это тоже твое место и мне нельзя здесь находиться, — опережая его, выпаливаю как на духу, вспомнив угрозы расправы в больнице.
Пульс бьет по ушам. Ладошки потеют, и я сильнее скрепляю пальцы. Поднимаю лицо к хмурому небу, подставляя его мелким каплям, и даже думать не хочу, как выгляжу сейчас. Бессонов видел меня уже всякой. Хуже не будет. Не будет ведь?
Я почти незаметно заправляю спутанные после ночи пряди за уши и кривлюсь, потому что без зеркала знаю, как они некрасиво распушились от влаги.
— Ты девственница? — швыряет мне в лицо вопрос, который опаляет щеки красным.
Что?
— Ч-что? — давлюсь я в ответ и вскидываю глаза на Бессонова.
Тот ухмыляется. Выглядит расслабленным и довольным. Ощупывает взглядом мое тело, все еще инстинктивно прокручивая между пальцами намокшую сигарету.
— Это простой вопрос, — он пожимает плечами и отворачивается к озеру. — Если не хочешь уходить отсюда, развлеки хотя бы.
Очень стараюсь не вспылить, но мои брови живут собственной жизнью, и я злобно хмурюсь.
— Так что я, по-твоему, клоун?
Бессонов сдавленно смеется и кивает чему-то.
— Значит, девственница все-таки.
По его интонации можно подумать, что это нечто постыдное и глупое. Но я не вижу ничего зазорного в том, чтобы дождаться подходящего парня, которому я смогу довериться. Пока такого я не встретила, даже несмотря
