Привычка ненавидеть - Катя Саммер
— Проиграешь — целуешь нашего мачо, — не дожидаясь ответа Бессонова, заявляет Остроумов.
И это очень плохая затея. Ужасная. Вокруг целая стая, много телефонов и алкоголя. Но я ведь хорошо играю. Мы много лет подряд целые вечера в парке проводили с папой за теннисом. Правда, последний раз был в выпускном классе два года назад. И бирпонг, если уж на то пошло, никак не связан со спортом.
Но убегать нельзя. Это шанс. На меня смотрит он. Я чувствую это затылком, который горит.
— Я пас, — говорит Бессонов, и я даже незаметно выдыхаю. Папа, которого я заставлю вернуться домой, мягкая кровать и сон — вот, что меня ждет.
— Ну Ян!
— Я не пью, — звучит ровно и без эмоций, но с таким тоном не спорят. А Остроумову, кажется, наплевать.
— Тогда выбери того, кто сыграет за тебя. Я с малышкой, — он снова толкает меня, но на этот раз бедром.
Господи, что я здесь делаю? Запоздалая реакция душит, я жадно втягиваю воздух.
— Ты ведь можешь намеренно проигрывать. И как мне тебе доверять? — спрашиваю я Остроумова, который наклоняется и щекочет дыханием мою щеку и ухо.
— Я отвечаю, что буду рвать жопу, чтобы помочь тебе.
Он врет. Трезвым разумом я понимаю это, но он смотрит на меня так, что мне хочется верить.
Это плохая затея.
— Так кто сыграет за нашего вожака? — отвлекается он, разрывая контакт, от которого мурашки бегут по спине. Не уверена, приятные или нет.
— Да мы зайдем, — говорит Книжник, и они с Давыдовым становятся по другую сторону стола, а Илюха разливает пиво в пустые стаканы, выстроенным треугольником.
Затылок по-прежнему жжет. И я очень надеюсь, что не пожалею обо всем этом.
Глава 7
Ян
Горький — Рви
Это не поддается контролю. Мне противна даже мысль о ней в моем доме. К горлу подступает ком, давит желудок, легкие рвет в клочья, иначе почему еще я так часто дышу? Мне до вывернутых наизнанку ребер неприятно видеть ее на фоне родных стен, слышать, как в гуле знакомых голосов тонет ее голос. Я ненавижу даже просто чувствовать ее рядом. В каких-то жалких метрах от меня.
Она отравляет все. После нее ночной воздух, влажный из-за озера, кажется чистым ядом. Он уже проникает в тело — кожу жжет, меня душит, уплывает сознание. Я всей душой ненавижу то, что происходит: как она смеется после очередного попадания, запрокинув голову назад и оголяя длинную шею, как, проиграв партию, заливает в себя пиво и бьет пять Остроумову. С ним у нас будет отдельный разговор.
В ней течет та же кровь, что у ее отца. Это мерзко. Зато парни вокруг похотливо облизываются на ее плоский живот и голый пупок, которым она светит, завязав широкую майку узлом на груди. А я вижу лишь мелкие шрамы на ее боку, будто от ожогов, которые уходят под резинку пижамных штанов. Я ничего не знаю про них, но хорошо помню ее жалкие попытки играть с парнями в футбол.
Сколько ей было? Десять? Это был первый и последний раз, когда я допустил девчонку к нам. Она пропахала коленями газон и в слезах убежала за мячом в кусты, где напоролась на стекло. Пришлось на руках тащить ее вопящую домой и слушать причитания ее папаши. Еще тогда нужно было сгноить его, мир стал бы чуточку лучше. С мамой все было бы хорошо.
Я чувствую на языке фантомную горечь и резко выдыхаю через нос, будто получив под дых, когда она распускает свою гриву, а следом улыбается в тридцать два. Я никогда не видел ее широкой улыбки.
— Три-три! — орет кто-то из толпы.
— Слушай, Бес, — толкает в бок и, прикалываясь, пытает меня Мирон, — ты очень хочешь с ней пососаться? А то, может, мы тут напрасно надрываемся? Девчонка молодцом идет.
Он понимает мой ответ без слов. А я понимаю, что она всех очаровывает, блять. Она слишком живая, чтобы ее игнорировать. И куда делась та фанатичная ненависть, если каждый здесь с удовольствием бы загнул ее на этом столе?
— Ты тоже вместо головы думаешь членом? — срываюсь я на Дэна, который пьет очередной стакан после меткого попадания Ланской. У него в прямом смысле текут на нее слюни.Полный бред. Пора прощаться. — Кончайте ее, — говорю Мирону и получаю короткий кивок.
Илья волком воет, заводя парней, те бушуют и орут, болея уже хрен пойми за кого. Савва явно не поддается Книжнику, и я просто не секу, в чем соль. Но Мир по команде лупит один стакан за другим. Он король вечеринок, у девчонки не было шансов.
Я вижу, когда осознание накатывает на нее, как меняется у нее лицо. Кажется, она в один миг трезвеет, одергивает пальцы от полного стакана, будто тот обожжет. Я вот одного не пойму, она правда не дружит с головой? Запереться в дом полный мужиков. А если бы ее тут по кругу пустили? Или салага все же говорил правду?
— У-у-у! — тянут волки.
— Детка, жги! — кивает Остроумов.
— Карточный долг — дело чести, — как клоун, поклонившись ей, громко заявляет Мирон.
Ланская стоит на месте, не шевелится и, кажется, не дышит. Зрачки сожрали радужку. От страха или предвкушения? Может, ей сразу предложить член?
— Это просто поцелуй, — шепчет она еле слышно одними губами, на которые я смотрю. Они снова покусаны и обветрены. Уверен, от нее несет пивом, и меня заранее тошнит.
Нет, ни при каких условиях, — эта мысль пульсирует в висках, затем несется бегущей строкой перед глазами, но я все равно молчу, пока та огибает стол и медленно уничтожает метры между нами.
Я хочу ударить больнее, поэтому жду. Жду критичный момент, предвкушаю ее распахнутые совиные глаза и застывшие в них слезы. Нет, я хочу, чтобы они лились градом. Я хочу, чтобы она поняла — это не игры для сопливых девочек. Ей, в конце концов, нужно понять, что это взрослый и жестокий мир. На ее лбу пульсирует вена, я хорошо вижу, потому что она останавливается в шаге от меня. Нижняя губа едва заметно дрожит. Грудь скачет вверх-вниз, сдав ее с потрохами.
— Боишься?