Аркадия (СИ) - Козинаки Кира

Мне ещё хотелось высказать ему за засос, даже немножко пристыдить, но в его словах был настолько очевидный двойной смысл, что я царапнулась и не решилась.

– Прямо все шесть лет смотрел, как взрослела? – уточнила я тоскливо.

– Нет, не прямо, – ответил он.

Мы какое-то время пожевали в тишине, и потом Илья спросил:

– Депутатская дочка, значит?

– Кто, я? С чего ты взял? – Но тут же вспомнила малоприятную встречу в магазине. – А, Светка нафантазировала, а ты поверил? И даже не додумался проверить? Погуглить, там? У нас, вообще-то, довольная известная в определённых кругах фамилия.

– Вот знаешь, как-то не до проверок было, – заметил Илья язвительно и мигом сбил с меня всю незваную обиду.

– Да, извини… – тихо проговорила я и вздохнула. – Я не депутатская дочка. Мой отец – пластический хирург. Семья обеспеченная, да, но мы не аристократы и не олигархи. На частном вертолёте я отсюда не улетала, если вдруг тебе интересно.

– Мм, – протянул Илья. – Ты умеешь профессионально обрастать сплетнями.

– Похоже на то. Внесу эту строчку в резюме.

– В Италии тоже не училась?

– Училась, – призналась я, нахмурившись. – Но не доучилась, меня отчислили.

– Да ну? Чего так?

– А я не явилась на выпускной экзамен. Просто там… в соседнем городе… выставка была. Кандинский и Клее, писавшие музыку, Миро с настоящей поэзией на полотнах… А тут какие-то финансы! Мне тогда показалось, что выбор очевиден.

– Очевиднее некуда, – хмыкнул Илья. – И как с такими приоритетами ты только продержалась… сколько? Четыре года?

– Угу. Отец был в ярости. Потратил тысячи евро, а корочкой Боккони[1] и дочкой-финансистом похвастаться так и не удалось. Грозился вычеркнуть меня из завещания и лишить обеспечения.

– А ты что?

– Уехала на Бали.

– Бесстрашная ты, Мирка...

– Ну, что выросло, то выросло, – развела руками я и тяжело выдохнула: – Я щас лопну!

Илья забрал из моих пальцев скомканную обёртку от шаурмы и вместе со своей запихнул в карман джинсов, а я, оставшись без брони, которой неплохо служила еда, схватилась за стаканчик с маринованными перцами и принялась их тихонько грызть.

– Почему ты никогда не рассказывала, что ты из богатой семьи? – спросил Илья, и я помрачнела.

– А зачем? Чтобы выслушивать шутки про «Азбуку вкуса»? И потом, разве деньги моих родителей делают из меня какого-то другого, не такого человека? Если бы ты знал, ты стал бы ко мне иначе относиться?

Он не ответил, да я и не ждала, поэтому снова куснула перец и продолжила:

– К тому же у нас отношения не очень. Я же средний ребёнок, неудачная попытка родить сына пораньше. Да что там неудачная – полностью провальная: после первой дочки, умницы и красавицы, у них получилось хмурое нечто, которое до трёх лет и не разговаривало даже, а следующие двадцать развлекалось тем, что портило семейную репутацию. Мне кажется, они меня не любили никогда. Да и друг друга, наверное, тоже не любили…

– Неправда. Такие красивые дети рождаются только от большой любви.

Я уставилась на Илью изумлённо, чувствуя, как внутри разгорается пламя. Но он смотрел на меня спокойно и серьёзно, а горело, наверное, от перца.

– А ещё… ещё я не рассказывала про семью, потому что мне было стыдно, – помолчав, покаялась я. – Ведь мы правда гнилые. Отец спит с медсёстрами, мать сидит на антидепрессантах, сестра – манипулятор восьмидесятого левела, а брат – тупой и избалованный придурок.

– А ты?

– А я сломала человеку жизнь.

Вдруг резко похолодало, поднялся буранный ветер, а вода в заливе пошла волнами, но мне всё это только показалось. Было по-прежнему темно и тихо, лишь сердце заметалось в груди.

– Илюх, насчёт аварии…

– Я тебя не виню, – сказал он быстро и твёрдо. Будто разом бремя снял.

– Но я была за рулём…

– Аяпозволил тебе выехать на дорогу ночью. И ещёячинил эту машину. Ияучил тебя водить.

Я поджала губы. Было глупо отрицать что-то из сказанного и публично лезть на эшафот, ведь он прав: на самом деле виноваты все – и никто одновременно. Особенность у несчастных случаев такая.

– Научил хоть? – с внезапным любопытством спросил Илья. – Водишь?

– Вожу.

– И какая у тебя машина?

– Зелёненькая, – глупо улыбнулась я, а он хмыкнул.

Я качнула ногами над чёрной водой и крутанула в пальцах маленький маринованный перчик, ясно ощущая, что нельзя на этом останавливаться, нельзя отшучиваться и притворяться, что ничего не произошло. Нужно сказать всё.

– Я должна была остаться с тобой, – на выдохе, с дрожью в голосе.

– Кому должна? – вскинул бровь он.

– Тебе.

– А ты думаешь, я мечтал, чтобы в восемнадцать лет ты выносила судно за инвалидом, с которым у тебя, в общем-то, был всего лишь короткий летний роман? Мечтал смотреть, как ты день за днём гаснешь? Нет, Мира, маленьким девочкам не нужно совершать подвиги. Им нужно радоваться жизни и… и рисовать. А не всё это дерьмо.

Я знала, что он врёт. Потому что помнила те эсэмэски, которые он присылал мне первое время. В них он спрашивал, почему я уехала и когда вернусь. Я лежала на холодном полу и истекала океанами слёз, но не ответила ни на одну из них.

– Может быть, маленьким девочкам нужно учиться отвечать за свои проступки, – тихо проговорила я, глядя на воду.

– Ты в тюрьму хотела, что ли? – уточнил Илья, и я посмотрела на него затравленно.

– Может, и хотела…

– Да брось ты, зачем? Ради мнимой справедливости? Кому бы от этого стало лучше? Точно не мне. Так что твой отец правильно сделал, когда максимально быстро выпутал тебя из всего этого. Была бы у меня возможность, я бы поступил так же.

– Я не понимаю, почему ты меня защищаешь, – помотала я головой. – Ты же мог погибнуть.

– Но ведь не погиб. И даже хожу, видишь? А говорили, что не встану. – Илья нашёл какой-то камень и запустил его лягушкой по воде. – Один фонд вызвался спонсировать моё лечение по программе реабилитации жертв ДТП. И они так хорошенько повозили меня по Германиям, Чехиям и Израилям. Я в посёлке на постоянке, может, пару последних лет только, до этого путешествовал, мир смотрел, духовно обогащался. Бегать, правда, так и не научился, и с мелкой моторикой иногда проблемы, но в целом – нормально всё со мной. Не переживай.

– Я… я видела у тебя костыль.

– Где?

– Дома.

– А-а. Я им паутину с потолка смахивал.

И я была готова поклясться, что в тёмных глазах сверкнула хитринка.

– Всё равно не понимаю, – снова помотала головой я. – Ты же должен меня ненавидеть.

– Так я и ненавидел, – сказал он просто, а меня обдало горячей волной. – У-у-у, как я тебя ненавидел, Мира, ты бы знала! Но недолго. Выяснилось, что характер у меня…миролюбивый.

Он бросил на меня короткий взгляд и уставился куда-то в лес, а я продолжала смотреть на него – удивлённая, растерянная и словно опустошённая. Он старался выглядеть беззаботным, я видела это. Старался убедить меня, что всё забылось, стёрлось, исправилось. Только… Только все его слова звучали как «не спи – обгоришь» или «не ходи ночью по лесу – встретишь кабана», они звучали заботой, а не помилованием. И никак не могли стать антидотом к тому яду, что шесть лет бежал по моим венам.

– Я ещё хотела спросить…

– Давай.

– Ты почему сегодня вечером приехал?

– А, да.

Илья достал из внутреннего кармана куртки шёлковую косынку и протянул мне, а я сначала машинально ощупала голову рукой – хотя с утра уже раз десять посмотрела в зеркало, но пропажи не зафиксировала – и лишь потом взяла.

– Подумал, Агата расстроится, что ты не только спёрла у неё платочек, но ещё и потеряла его.

– Спасибо, – улыбнулась я, на крепкий двойной узел завязывая косынку на шее. – Но ты же знаешь, что мог вернуть его в любое время, необязательно именно сегодня?

– Знаю, – ответил он, глядя мне прямо в глаза, а затем отвернулся, почесал пальцами щетину, провёл рукой по волосам и добавил: – Но я ещё хотел сказать тебе спасибо за то, что помогла мне покрасить стены. Хорошо получилось. Вот только… Я рассмотрел всё крайне внимательно и со всех углов. И мне кажется, там нужен второй слой.