Инсинуации - Варвара Оськина
– И ради вас обоих нарушил миллион условностей. – Коэн грустно хмыкнул. – У одного известного поэта есть стишок, как никогда подходящий к нашей непростой ситуации.
Он задумался на мгновение, а затем тихо произнёс:
–Мельница Бога очень хороша.
Мельница Бога мелет не спеша.
Медленно, но верно ходит колесо
Будет перемелено абсолютно всё63.
Элис прикрыла глаза, борясь с накатившими воспоминаниями.
– Знаете его, мисс Чейн? – спросил он.
Знает ли она? Конечно… Его и сотню других. С того самого ноября, когда после опрометчивого и судьбоносного поступка купила в ближайшей книжной лавке томик стихов. И кто бы мог подумать, похоже, теперь они оба обязаны Самюэлю Коэну своей странной любовью к поэзии Лонгфелло.
–Sero molunt deorum molae. Не скоро совершается суд над худыми делами… а нечестивому не будет добра64, – откликнулась она, заслужив ласковый взгляд водянисто-голубых глаз.
– Ах да. Джеральд говорил, что вы получали образование в католическом приюте. Всё верно, мисс Чейн, рано или поздно наши дела вернутся к нам. И сейчас настал тот самый момент, когда пришла пора платить. Вы наша мельница, мисс Чейн. Моя и Джеральда.
– Что?
– Никто другой не исполнил бы отведённую ему роль с той же искренностью и любовью. Не отрицайте, ваши эмоции и ваша душа говорят громче гласа Господнего. И он возвещает, что пришло время нам отдавать долги. Ваша жизнь – чудо, за которое Джеральду придётся расплачиваться до самого Судного Дня и мне вместе с ним.
Элис подняла глаза, встретившись с усталым взглядом Коэна, но неожиданно увидела перед собой не властного и гордого Президента, учёного, личность, а всего лишь раздавленного осознанием собственных ошибок старика. Печального, одинокого, раскаивающегося.
– Да. Как Президент я должен осуждать вас обоих за связь, противоречащую уставу университета. Не мне вам объяснять… это аморально, не этично, противозаконно. По правилам вас следовало бы отчислить, а профессора Риверса уволить с лишением званий… Но, бог мой, как отец я просто не имею на это права. Никакого. Потому что должен сказать вещь, которая может поставить крест на всех его попытках вымолить ваше прощение. Как бы больно мне ни было, как бы ни было больно ему и вам, но я не в силах это скрывать…
– Нет! Нет-нет-нет, – забормотала она, уже зная, что услышит.
– Он знал о вашей болезни. С самого начала ему было известно про ваше слабое сердце, но Джеральд не понимал, насколько всё серьёзно. Не захотел понять, а вы не захотели объяснить…
Коэн прервался судорожным вздохом, и это стало последней каплей, что прорвала выстроенную лекарствами железобетонную дамбу. Элис зажмурилась, задержала дыхание, постаравшись справиться с охватившей дрожью, но не смогла и послала всё к чертям, когда мужские руки осторожно обняли её за плечи. Она стояла посреди пустой Мемориал-драйв, уткнувшись лбом в шелковистую ткань, и неистово, до сорванного голоса оплакивала всех сразу: себя, заблудившегося Джеральда, его наставника и собственное глупое молчание. С той страшной ночи это были первые вырвавшиеся наружу настоящие слёзы. Если бы она объяснила сразу, если бы перестала трусить и поверила ему, как он верил ей… Если быхоть на дюйм умерила свою гордость и снизошла до разговора! О господи! Об этом говорил Джеральд! В этой лжи обвинял тем декабрьским вечером!
– Это моя вина. Я недосмотрел, недопонял, недоспросил, недослушал! И в своём тщеславии взрастил чудовище, хотя думал, что спасаю, – тем временем тихо произнёс Коэн, пока гладил содрогавшиеся тонкие плечи в неловкой попытке утешить, а Эл отрицательно мотала головой. Нет, её вины, как оказалось, было ни капли не меньше. – И потому мне хотелось бы попросить у вас прощения. Не за Джеральда, но за себя как отца. Элис, он не виноват в том, что я сплоховал. Простите меня.
– Прощаю… Я прощаю. – Теперь она бешено кивала головой, размазывая по президентской парадной мантии тушь, тональный крем и слёзы.
– Ему, как и вам, больно и страшно. Но ведь на каждого монстра всегда найдётся принцесса, – прошептал он ей на ухо. В ответ Элис лишь сильнее вцепилась в костлявые старческие руки, больше не сдерживая накопленных за эти месяцы слёз.
26
Контуженой канарейкой Элис металась между комнатой невесты и лужайкой для церемонии. Ей надо было успеть проверить шатёр, где стояли закуски, и заглянуть на гравийную дорожку, где то и дело появлялись новые гости. «Небольшая вечеринка», как и опасалась Эл, обернулась грандиозным приёмом в духе Метрополитен-опера и бала Института костюма. Официанты ловко скользили среди позолоченного декора и живых цветов, по ушам резал струнный ансамбль, над головой миллиардом вспышек переливались опрысканные блестящей дрянью живые цветы. День только начинался, голова шла кругом, а Элис всерьёз опасалась, что к концу балагана нежно-золотистое платье подружки превратится в облезлую тогу. И было из-за чего!
Генриетта умудрилась довести всех, и себя в первую очередь. Она постоянно выбегала из комнаты, чтобы раздать указания, и лишь ценой одного фирменного взгляда матери невесты, ненормальную удалось удержать в комнате с мягкими стенами. Миссис Кёлль вообще вызывала у Элис оправданный трепет. Эта двухметровая звезда баскетбола и невероятной красоты женщина могла произвести впечатление на любого. Говорили, её железный слэм-данк65 мог соперничать с таким же железным характером, но ярко-синие глаза теплели, стоило рядом появиться отцу семейства. И глядя на него, Эл понимала, что у подруги не было ни единого шанса уродиться малышкой.
Тем временем даже в суете подготовки она не смогла избежать встречи с Джеральдом. Глупо было надеяться, что в пределах трёх залов их прямые никогда не пересекутся. Они столкнулись совершенно случайно. Элис бежала по каким-то делам, а он… Да кто же знает, что делал в огромной пустой комнате Риверс? Может, его тоже раздражала вся эта карусель разодетых гостей. Поспешно кивнув в знак приветствия, она выпорхнула за стеклянные двери.
Элис чувствовала пристальный взгляд. И наверное, им надо было поговорить… Но вышедший вслед за ней Джеральд терпеливо давал время решить, чего она хочет, а Элис не знала, стоит ли вообще что-то решать. Ещё три дня, и она улетит в Калифорнию, только в этот раз уже не вернётся. Однако затем в голове всплывал разговор с Коэном, когда, простив себя и других, приняв, наконец, ответственность за сделанные поступки, Элис Чейн вдруг стала взрослой. И снова становилось не по себе. Сейчас она была как чистый лист. Могла с головой окунуться в любовные глупости и тепло
