Дмитрий Веряскин - Дым. Поиск любви
В его рукопожатии, в его мимике, в каждом его движении кипела жизнь, вызывающая во мне восторг, он излучал свет, чистый свет, не затемненный фильтрами. Он знал, чувствовал мир, прикасался к токам, пронизывающих все. Для него, словно рентген взгляда, не было чего-то тайного и не познанного, абсолютно нагой я сел рядом с ним.
– Ну как? – спросил он.
– Больше чем хорошо, – ответил я.
– Другого я и не ожидал услышать от тебя, многие не понимают его, понимают по-другому – впадают в истерический смех, их мозг настолько засран, что даже дым не в силах сдвинуть говняные сталагмиты. Его слова ласкали мои уши, сильнее хорового пения.
– Вчера слушал Армина, казалось, что я в резиновом кубе, впервые увидел музыку.
– Это только вершина айсберга, – продолжая ласкать меня взглядом, говорил он. – Я вижу мысли людей, вернее чувствую их, не то, как они формулируются на уровне сознания, а самый зачаток, движок. Но это всё херня, по сравнению с тем, что курят местные аборигены, взять отца Оржака, там такая шмаль! Сплавит все, ничего не оставив после себя. Они тут, как Дон Хуаны у Кастанеды, такие же трубки, сумасшедшие смеси, если там кактусы, то тут хер знает что. Гашиш вперемешку с грибами и еще с чем-то. Люди уважают их, но в большей степени боятся, говорят что они способны трансформироваться в животных, во что я охотно верю. Оржаку отец лишь однажды, по его словам, давал покурить, с затяжки он потерял сознание, оказавшись в каком-то плотном облаке, не дававшем ему пошевелиться. Мне кажется он тогда умер и лишь, – засмеялся он, – шаманизм или ритуал Вуду, вытащил его за уши оттуда.
– Я бы рискнул, – сказал я.
– И я бы, но чувствую, мне этого не нужно.
– Возможно, и мне не нужно, но желание сделать что-то с сознанием велико.
– Авантюризм.
– Или доступный экстрим.
– Ладно, Колян, – увидев девушку экономиста по имени Светлана, – нужно ехать в «солнечный Абакан», завтра вечером буду.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел вслед за Светланой. Юля весело о чем-то говорила Оксане, когда я вошел в кабинет
– Доброе утро!
– Доброе, Николай, – улыбнулась она, – выглядите свежо, вчера вы были каким-то замученным.
– Кстати, вчера, – говорил я, усаживаясь в кресло, – мы договорились о том, что перешли на ты.
– Действительно! Хорошо. Коля, вчера ты был каким-то замученным, – рассмеялась она, показывая ровные ряды, необычно маленьких, белоснежных зубов.
– Да, вчера чувствовал себя немного уставшим.
Юля заговорщически улыбалась.
– Может быть, у вас, у тебя это из-за скачка времени или климата. Уже не могу отчетливо вспомнить, но если мне не изменяет память, я долго не могла акклиматизироваться здесь, но вам и не нужно это, мы думаем, да, Юля?
Юля в ответ кивнула головой.
– Максимум вам здесь прозябать три, четыре дня, – сказав это, ее радостные глаза, вмиг наполнились грустью, оставив на лице пластмассовую улыбку. Тренировка!
– Я не прозябаю здесь, а напротив, мне очень нравиться.
– Правда?! – удивилась она. – Мне тоже здесь нравиться, природа, красивые места.
– Да, очень красиво, и не только природа.
– Ну, вот и хорошо, – отстраняясь от мыслей терзающих ее, говорила она, – останутся хорошие впечатления о проведенном здесь времени. Коля, ты с нами поедешь на объект?
– У меня на одиннадцать переговоры с Артуром Рихардовичем.
– Ясно, что Юля едем?
– Конечно, – ответила она, вставая.
Покидая кабинет Оксаны, Юля с хитрой улыбкой на лице подмигнула мне. И вместе с Оксаной вышла из офиса.
В одиннадцать я сидел у компьютера ожидая увидеть, вечно слюнявый рот Артура, блестящую лысину, маленькие, бегающие глазки и щеки, свисающие на плечи.
Я напряг задницу, рядом положил дюжину ватных палочек.
– Добрый день, Столица! – приветствовал я его.
– Добрый, отшиб! – ответил он, смеясь, наполнив мои уши липкой, мерзкой слюной и по привычку попытался проникнуть в меня языком.
Тридцать минут он обливал меня слюной, обвивал языком будто змея, сказав: – Николай, проблем не будет, вышли мне презентацию, я все сделаю без лишних хлопот. В будущем с тебя море виски и маленькие шлюшки, – засмеялся он. – Помнишь?
– Как забыть?»
– Ну, все, до связи, – сказал он, исчезнув.
Облегченно вздохнув, я расслабил измусоленную задницу, вытер его слюни. Закурил.
– Ну, что? – спросил Оржак.
– Нормально всё, отснять нормально, дело сделано.
– Да, если бы не ты, наверно, у нас бы затянулось это надолго. Завтра приглашаю тебя на День рождение моей жены, не решился, стоит ли приглашать Юлю, кстати, нормальная такая, ну, ты как?
– Я на счет нее не знаю, больше нет, чем да.
– Ты желанный гость, твое присутствие обязательно!
– Что дарить? – спросил я.
– Свое общество, и больше ничего не надо.
– Ладно, разберусь.
В четыре я сидел за ноутбуком в гостиничном номере, просматривая почту.
Юля вместе с Оксаной за весь день так и не появились, позвонив на мобильный, сказав: «В восемь буду в гостинице, не скучай.»
Писал Серега: «Как ты брат, в солнечном ГОА, вернее Тыве? Живой? Местные луноликие граждане не съели еще тебя? Напиши местные цифры, звоню, а мне: „Абонент не абонент“, не мерзни, хотя о чем я? Там уже снега по колено. За родину не переживай, всё тут по старому и перемен не намечается. Отведал местной дури? Хороша?! Я знаю, сколько я сожрал ее! Все ухожу я.» Писала Оля, двоюродная сестра Лены, девушки, которая любила меня. ЛЮБИЛА меня такого бессердечного, крайне эгоистичного ублюдка, не способного что-то чувствовать, оценить и понять.
Из письма посыпались венки, еловые ветки, черные траурные ленты, кости скелета давно умершего того меня, сердце Лены, пульсирующее, окропляющее меня алой кровью. Ее мечты о ребенке, так и оставшемся в моей мошонке. Мечты о Ibiza, Австралии, Disney Land, Париже, закатах на побережье Средиземного моря, бунгало и коктейлях из свежих фруктов, долгой жизни, гордости за наших детей, моем неизбежном просветлении, любви, которая победит всё! Всё это сыпалось под ноги безжизненной трухой.
Из моих глаз слезы текли рекой.
Она была белым барашком в голубом небе, легкая, воздушная, излучающая свет. Она любила людей, но они не отвечали тем же. Она была о них лучшего мнения, они напротив, считали ее немножко не в себе. Только дворовые собаки, завидев ее, неслись к ней, радостно виляя хвостом, она гладила их, кормила, не опасаясь подцепить какой-то заразы. Меня же невероятно злило ее теплое отношение к собакам и кошкам, меня пугала молва соседей, знакомых, друзей, о том, что моя девушка, ненормальная. Такой она и была. Ее появление здесь, среди нас – ошибка. Она опередила время на несколько тысяч лет, люди не приняли ее, и она ушла в нежное лоно Создателя.
Мы познакомились в U'Dance, тогда все вокруг говорили о каком-то невероятном повороте в клубной жизни в связи с открытием этого клуба. Та клубная жизнь и клубы, имеющие непосредственное отношение к ней, выглядели как трехнедельный эмбрион, и U'Dance обещал всё изменить. Это было событие и я горел желанием быть там.
Ее я заметил сразу, как и всех тех, чья жизнь состояла из пантов, вагинальных выделений, семени, амфитамина и кричащего «я». Она выделялась из толпы, лицо ангела, длинные, прямые волосы, большие по-детски чистые голубые глаза, красивые ноги, грудь, ягодицы. Она была настолько идеальна, даже при самом тщательном и критическом рассмотрении. Она дочь Господа!
Я был болен ее кожей, все те шесть месяцев нашей совместной жизни, мои руки жадно гладили ее, будто зная, что ничего более приятного им уже никогда не встретить. Я любил ее тело, каждый раз, как последний, меня сводила с ума ее легкая наклонность к мазохизму. Она требовала боли, боли, которая была неотъемлемой частью ее жизни. Я кусал ее тело, она удовлетворенно стонала. Я резал ее сердце тупым ножом бессердечия, она рыдала. Я был ее самой сильной болью, тупой и бесконечной. Она любила Достоевского, наверное знала на изусть все его работы, она жила им. Она восхищалась Старцем Зосима, Мышкиным. Она часто говорила мне об искренности, которая была не форматом моей прежней жизни, говорила о душе и сердце, я же считал последнее обычным насосом, а первое выдумкой. Она открывалась мне, обнажая свои внутренности, но я не видел ничего, кроме идеальной груди и себя, жадно ласкающего ее.
Меня не интересовала она как личность, меня интересовал я и только я. Я не любил, но нуждался в любви, не в том идеальном виде, а в рафинированном. Тогда я мог оценить, понять взаимные поглаживания и не больше. Она была мне чужой, когда я был для нее всем. Она дарила мне себя, а я отверг ее, пользуясь лишь телом.
За месяц до ее самоубийства, я в очередной раз приехал за ней. На пороге меня встретил ее отчим, Эдик.
– Заебали, вы ходить тут, – сказал он и, не закрывая дверь, ушел в глубь дома.
