Бобры добры - Галина Валентиновна Чередий
Ах ты поганец! Это, блядь, запрещенный прием! Мы же по умолчанию сто лет уже не пускали в ход свою *баную биографию при съеме телок, хотя такое работало без сбоев и на раз. Это же вроде как удар ниже пояса прямиком в материнский инстинкт для любой бабы с хоть какими-то чувствами. А где материнский инстинкт да еще и жалость, там секс уже только руку протяни. Но это, сука, отстойно же, братан! Увидел, что уходит девочка в мои лапы, и решил даже на жалость придавить не побрезговать?
— Ксюха, мы не ангелочки, конечно, — я влез опять на заднее и тут же навалился на спинку ее сиденья, положив на нее еще и ладони, так чтобы кончики пальцев будто невзначай коснулись ее плеч. — Но такими вещами шутить — совсем скотами надо быть. А хотелось бы верить, что мы тебе такими не показались.
— Я не думала о вас, — она вдруг напряглась и, снова вспыхнув щеками, резко отвернулась от меня к окну. — В смысле, не размышляла о ваших… хм… ваших моральных устоях. Не в моем положении и не с моими намерениями это делать.
А вот мне почему-то кажется, что ты думала о наших «хм…», ну об одном каком-то точно, и надеюсь, что о моем. Вот интересно, после развода у нее был кто? Живет-то не среди кротов, такую девочку наверняка домогаются на каждом шагу. Вон на остановке и трех минут не простояла, козлина полез на кофеек в рыгаловку какую-то зазывать, с продолжением в более интимной обстановке однозначно. А сейчас спит, может, с кем? Может, даже любит?
И тут меня вдруг как кирпичом по башке шарахнуло! А что, если она и правда вся из себя влюбленная в какого-то ниочемыша, который ни за нее, ни за себя постоять не сможет, вот она и решила взять на себя роль защитницы, боясь, что бывший садист скоро выйдет и настанет ее новым отношениям трындец? Любовь, она к бабам очень зла, полюбить им случается и всяких глистов немощных в костюме. За душу красивую, чуткость и понимание. А потом случись что — и этот чуткий и душевный со своим пониманием запросто за ее спину спрячется.
— Лекс, ты чего? — зыркнул на меня через плечо брат. — Засопел как паровоз, ей-богу!
Мне пришлось откинуться и башкой мотнуть, прогоняя дико взбесившую с ходу мысль. Нет, слишком уж это маловероятно. Придумалось же, сука! Да и не по хер ли?
— А вот наличие этих твоих намерений и возвращает нас к тому, что тебе стоит быть с нами чуток пооткровеннее. — справившись с приливом жгучей злости, пробурчал я.
Знала бы ты, синеглазка, что все-то мы про тебя уже разнюхали. Но очень уж хочется и от тебя все услышать, ведь это означало бы появление намека на доверие.
— Я… — наш объект резко вдохнула, закусила губу, посмотрела рассеяно в окно, потом как-то уж очень пристально на собственные стиснутые на коленях руки. — Я просто не могу смириться, что на белом свете живут припеваючи всякие монстры, вроде твоей матери, — она посмотрела на Лёху виновато и потянулась коснуться его руки, лежащей на рычаге передач. А ну не сметь, синеглазка! — И вроде… моего бывшего мужа. Я считаю, что имею право не только защищаться, но и по мере сил очищать мир от подобных мразей, раз уж законной управы на них нет. И можете смело говорить мне, что я чокнутая на всю голову стерва.
— С хера ли Кремль красный? — фыркнул я, расплываясь снова в дурацкой улыбке.
Е-е-ес! Лед тронулся, господа и дамы!
— Гондонов и тварей давить можно и нужно, — поддакнул Лёха, сворачивая с трассы на гравийку. — Но с умом и обеспечением полной безопасности для себя. Так что давай о бывшем поподробнее.
Глава 8
Оксана
Меня как будто оглушило историей парней. И перевернуло во мне что-то. Почему, почему такое случалось, случается и будет случаться? Что с нами, с людьми, не так, если маленькие дети, младенцы раз за разом становятся жертвами жестокости или наплевательства и потакания своим порокам взрослых? Это же существа, которых нам самой природой, всеми нашими инстинктами положено беречь как зеницу ока, ведь в детях наше продолжение, в них наше бессмертие и смысл существования. Мое даже малейшее осуждение жизненного криминального пути, выбранного Лексом и Алексеем развеялось как дым. Как можно осудить за желание добрать от жизни все возможное тех, кого она обидела столь жестоко изначально. Какое право у меня вообще судить, если сама я решила для себя, что лишение жизни других людей, да плохих, но людей, — единственно возможный и правильный выход. Вот только…
— Можно я сначала спрошу? — вскинув глаза, я покосилась на Алексея, а потом поймала в зеркале заднего вида взгляд Лекса.
— Давай! — кивнул он мне.
— А вам во время этой вашей… эм-м… криминальной деятельности часто приходилось убивать людей?
— Куколка, ни хрена ж себе вопросик! — хохотнул Алексей, объезжая большую лужу.
— Я просто к тому, что если вы выполняете заказы, то вам случалось… — смутившись, затараторила я. — И эти люди… они не… — Черт, как же это сказать, чтобы не задеть их и не разозлить даже.
— Если тебя интересует, мочим ли мы по заказу всех без разбору, была бы оплата, то ответ — категорически нет, — оборвал мое блеянье Лекс, и я, не скрываясь, облегченно выдохнула. — Сама подумай, если бы мы работали именно так, то зачем бы сейчас ехали с тобой сюда и выясняли твои причины. Просто озвучили бы цену и предъявили доказательства по исполнению заказа.
— И вообще, мы беремся за заказы в совершенно исключительных случаях, — добавил брат-блондин. — Совершенно. Исключительных. Так что похвастать тем, что у нас руки по локоть в крови, не сможем, уж прости.
— А мой случай почему сочли исключительным, даже не зная пока всего? — не смогла не спросить я.
— Считай это чуйкой, синеглазка, — ответил Лекс снова практически в мое ухо, отчего его дыхание овевало мои щеку и шею, разжигая беспощадно вроде чуть притухшее вожделение. Ну что же оно у меня за зверюга такая изголодавшаяся, что, проснувшись, внезапно грызет и грызет меня безжалостно и плевать ему на то, о насколько важных и ничуть с ним не созвучных темах речь. Знай себе накручивает температуру внутри. — Ну не поверили мы с ходу, что ты на пустом месте просто кровожадная стерва, желающая заполучить пушку и ходить по улицам
