Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Он похож на героя „Рассказов о Кожаном Чулке", — заметила Тиш после того, как встретила Тома у магазина скобяных товаров. — Или скорее… помнишь книгу „Дьявол и Даниэль Уэбстер",[102] ты ее читала, когда была маленькой. Та часть, где духи злодеев выходят, чтобы занять места среди присяжных. Там было что-то об убийце на фронтире,[103] о человеке, который ходил бесшумно, как кошка, и был запятнан кровью…
— О Тиш, не надо, — непроизвольно воскликнула я.
— Это было преувеличение, — спохватилась она. — Но Том выглядит ужасно. Все говорят о нем. Теперь я боюсь за него, Энди.
Я тоже боялась, я была охвачена какой-то тяжестью предчувствия, чем-то неприятным и густым, имеющим вкус и запах неумолимости. В Пэмбертоне что-то происходило. Что-то пока еще очень далекое, но неуклонно приближающееся, набирающее скорость и массу, как снежный ком, летящий с горы. И у меня возникло глухое и непреодолимое чувство, что это нечто уничтожит моего ребенка, меня, Тома и все, что попадется на его пути. Я ходила на работу, Хилари посещала школу, но мы перестали бывать в кино и пиццерии, не ездили в гости к Тиш и Чарли. Я стала делать покупки по вечерам в одном из окраинных торговых рядов, который был открыт допоздна.
— Так прохладнее, — объяснила я Хилари. Она кивнула в ответ.
— Все в порядке? — спросила я девочку.
— Ага, — ответила она, ушла к себе в комнату и снова принялась писать. Она уже начала новую тетрадь. Меня это не удивляло. Истинная история Тома Дэбни — не простая вещь. Интересно, описывала ли Хилари те времена, когда мы бывали на ручье, — деревья, животных, наши занятия, древнюю магию леса — или она писала о печальном и пугающем настоящем. Я надеялась, что девочка до некоторой степени не знала, что происходит на самом деле. Именно для того, чтобы ей не пришлось видеться с Томом, я сократила наши выходы из дома и изменила время покупок в магазинах. Но уберечься было трудно. Значительная часть горожан теперь знала о Томе Дэбни.
Его шутовская война привлекла внимание средств массовой информации, в то время как его искренние, трезвые предупреждения не смогли этого сделать. Дикий человек с Козьего ручья и его кампания против завода „Биг Сильвер", единственным участником которой был он сам, сделалась темой утренних и вечерних насмешек — по телевидению и радио всего штата и даже за его пределами. В Пэмбертоне возмутились: вместе с вниманием средств массовой информации проявилось вынужденное внимание официальных „глаз". Неизвестные люди в костюмах и галстуках, с аббревиатурами Департамента по энергии, Комитета по ядерной регламентации, управления экономического планирования, Совета гражданской обороны, Федерального бюро расследований на дверцах неброских седанов приезжали на завод и уезжали оттуда, будто через обыкновенный турникет. К постоянным пикетчикам, сидящим у ворот предприятия и в парках самого Пэмбертона, присоединились новые группы со всех концов страны. Камеры репортеров наставляли свои слепые глаза и на официальных лиц, и на простых граждан, а за Томом следовали повсюду, стоило ему только высунуть голову из своего дома. Он никогда не отказывался от интервью. После того как я случайно посмотрела первое его выступление, я попросту перестала включать телевизор. Лицо и голос, которые я так любила, теперь принадлежали какому-то другому человеку, и этот незнакомец пугал и ужасал меня. Мне казалось, он был не в своем уме.
Ходили слухи, что Департамент по энергии намерен осенью закрыть завод „Биг Сильвер". Болтовня о Томе превратилась в шумиху. Я находилась в таком подавленном состоянии, что не удивилась, когда услышала в середине июля, что отделение английской словесности по медицинским соображениям отправило Тома в отпуск на неопределенный срок. До меня доходили разговоры, что появляются предположения принудительно подвергнуть Тома психиатрическому лечению, что Чип Дэбни среди тех, кто предложил эту идею. Но я слышала также, что мрачный, с лицом пепельного цвета Клэй Дэбни объявил своему сыну, что лишит его наследства, если тот не заткнется. Постепенно разговоры о помещении Тома в лечебницу затихли. Во всяком случае, никто бы не смог упечь его в больницу, кроме его дяди Клэя или его матери. А я знала, что первый никогда этого не сделает, а вторая была слишком оскорблена и потрясена, чтобы попытаться посадить сына в сумасшедший дом. Но я не знала, что случится с Томом и с Пэмбертоном. И с Клэем Дэбни, который в значительной степени утратил расположение горожан из-за попыток не допустить заключения его племянника в тюрьму или психушку. Однажды я издалека видела Клэя, он шел в аптеку. Он выглядел, как человек, мучимый тяжелым, изнуряющим недугом.
„Том, как ты можешь думать, что все это стоит таких жертв?!" — подумала я.
Тиш печально рассказала мне, что Том сделался ужасной пародией на самого себя — оборванный, одержимый, посмешище всего города. Теперь он приезжал в Пэмбертон почти каждый день, прогуливался по улицам деловой части города по солнечной стороне тротуара, бормоча что-то под нос. Приезжал в город, которому устроил осаду. На данный момент, как сказала Тиш, все его союзники, кроме Клэя, отошли в тень. Мартин Лонгстрит вернулся к Фрейзеру и любимому чаю из трав, отступил в свою маленькую квартирку и в мрачные периоды молчания. Его работа в колледже находится под угрозой. Риз Кармоди тихо сполз к бутылке „Столичной". Мать и сестра Тома не желают с ним разговаривать. Скретч Первис, как слышала Тиш от его дочери, которая подавала канапе на чаепитии в спортивном клубе, редко покидал кровать в хижине в верховьях Козьего ручья.
— Ему что-нибудь нужно? — спросила Тиш дочь Скретча.
— Нет, мэм, ничего ему не нужно, кроме смерти. Он устал. Он сейчас готов отправиться дальше. Но кажется, будто он еще не позволяет себе уйти; говорит, осталось что-то, что надо сделать.
— Что?
— Не говорит он. Папа теперь много не говорит.
Я ощутила тупую, болезненную печаль. Скретч обычно много и чудесно говорил со мной, а еще больше — с Хилари. Я не думала, что смогу перенести то, как она воспримет, что старик так сильно болен. Но девочка не спрашивала о Скретче. Она никогда этого не делала.
Однажды вечером, когда мы с Хилари отправились за бакалеей в магазинчик, расположенный в небольшом торговом ряду недалеко от колледжа, мы увидели Тома. Я скорее почувствовала, нежели увидела, как застыла Хилари, практически ощутила собственной грудной клеткой, как остановилось ее дыхание. И медленно, в глубоком страхе, подняла глаза. Почему-то я знала, что Том недалеко.
Он стоял на другой стороне ряда низких полок, держа в руках пакет молока. Он смотрел на Хилари, затем перевел взгляд на меня. Это было все равно, что смотреть в глаза внезапно ожившего мертвеца или на голографию, нереальную, жуткую, бесстрастную. Том был худ до измождения, его волосы и борода, хотя расчесанные и чистые, были невероятно длинны и лежали на плечах и груди. Он выглядел как человек, который находился в течение долгого времени в темнице: ножа потеряла загар, черные волосы лишились блеска и обвисли. Глаза ввалились. А затем он улыбнулся, его голубые глаза вспыхнули жизнью и стали глазами Тома и никого другого, а я почувствовала, будто он внезапно тепло и крепко прикоснулся ко мне своими руками и ртом.
