Моя идеальная - Настя Мирная
— Мам, он знает, что я живая и что вернулась?
— Знает. — обрубает, отводя глаза в сторону.
А мне вдруг так больно становится, потому что меня десять дней считали погибшей, а когда я воскресла из мёртвых, родной отец даже не позвонил.
— Можем поехать сейчас. — бросает парень, замирая в дверном проёме.
Надо ли мне это теперь? Неужели я ему настолько безразлична, что он не предпринял ни единой попытки связаться со мной?
— Настя, — зовёт Тёма, — выйдем? — кивает головой в направлении выхода из кухни.
С усталым выдохом поднимаюсь из-за стола и выхожу в коридор, сразу же оказываясь в крепких, надёжных, успокаивающих объятиях любимого человека.
— Я понимаю, маленькая, что ты боишься. И тебе обидно. Но что, если он просто не знал, как начать разговор? — поднимаю к нему лицо и вижу спокойствие в бирюзовой глубине. — Если ты сейчас откажешься от этой встречи, то рискуешь упустить свой шанс.
— А что, если ему плевать, Тём? — выталкиваю то, что на душе.
— Ты этого никогда не узнаешь, если не рискнёшь.
И уже через час с лишним мы входим в двери СИЗО. Меня не пугают скрипящие решётки и сидящие в камерах люди, но я крепче прижимаюсь к любимому в поисках поддержки и защиты, потому что это место буквально пропитано отчаянием.
Понимаю же, что большинство людей находятся здесь за дело, но мне всё равно сложно видеть их затравленные взгляды.
Тёма забрасывает руку мне на плечи, притискивая ближе.
Удивляюсь, что он не просто не стал противиться моему решению поехать к отцу, но и поддержал. К тому же он готов был отпустить меня к нему одну, но я сама попросила Артёма пойти со мной. Папа должен привыкнуть к тому, что мы с Северовым одно целое.
Мы тормозим у металлической двери с маленьким зарешёченным окошком. Надсмотрщик отпирает её, пропускает нас вперёд и сам входит следом. За нашими спинами раздаётся ржавый скрип дверного замка.
Замираю на месте, встречаясь взглядами с папой.
Он сильно похудел и осунулся. На лице щетина.
Не могу вынудить себя ни сделать шаг, ни сказать что-либо.
Зато отец такой ледяной лавиной ненависти окидывает стоящего рядом Артёма, что даже мне холодно становится.
Прикрываю веки и делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Натягиваю на лицо непроницаемую маску безразличия и уверенно подхожу к столу, занимая единственный стул.
— Привет, папа. — бросаю прохладно.
— Что этот здесь делает? — выплёвывает, кивая на Севера.
Блядь, как можно быть таким непробиваемым? Я ведь из-за него оказалась в том лесу, похищенная бывшим женихом, которого мне навязали родители.
Сжимаю кулаки под столом. Ногти врезаются в кожу, но ни один мускул на лице не дрожит, как и ровный спокойный тон, которым говорю:
— Его зовут Артём, и тридцать первого декабря у нас свадьба. А ещё, папа, — добавляю, когда он уже собираться вылить новую порцию грязи, — он спас мне жизнь.
— Премного благодарен.
Вот только в этих словах нет и капли благодарности. Они больше похожи на проклятие.
— Папа, — прошу, устало опуская ресницы, — хватит уже. Можешь не одобрять моего выбора, но подумай вот над чем… Сначала из-за твоего упрямства ушла я, потом мама, а теперь ты в тюрьме. Неужели оно того стоит? Знаешь, какой ценой мне обошлось ваше желание свести меня с Должанским? — не только меня, но и Тёму перетряхивает при звуке этой фамилии. — Он похитил меня. Собирался изнасиловать всеми возможными способами. — тут даже отца прошибает, но, судя по всему, недостаточно. — А когда у него это не вышло, то он избил меня. Хочешь знать подробности?
— Нет! — рявкает зло.
Я бы всё отдала, только чтобы мне не пришлось снова этого произносить, а Артёму слушать, но нежелание родителя услышать и понять вынуждает меня это сделать.
— А я не хотела, чтобы меня били ногами по лицу. Я не хотела, чтобы мне ломали рёбра. Я не хотела, чтобы мне втыкали нож в ногу со словами, что я сдохну в этом проклятом лесу! — даже не успеваю понять, когда перехожу на крик, а из глаз брызгают горячие слёзы. Вот только отцу насрать. — А всё потому, что ты не захотел понять, что я не могу быть с человеком, которого ты мне выбрал! Если бы хоть раз в жизни подумал обо мне, а не..! — ору, давясь всхлипами.
— Хватит, родная. — глухо просит Тёма, обнимая руками за плечи. — Успокойся.
Ощущаю, что и его колотит не меньше моего. Стягиваю все резервные силы и смотрю на папу.
— Если бы ты просто сделала то, что должна была, а не прыгнула в койку к этому, — опять пренебрежительный кивок на Северова, — то ничего этого не произошло бы.
Ничего не ответив на его выпад, поднимаюсь и, не оборачиваясь, покидаю камеру.
Что же… Я пыталась. Я хотела помириться. Я хотела простить его и получить его прощение, но не вышло. Что ещё можно добавить к тому, что я уже сказала? Он сделал свой выбор, а я сделаю свой. Я сохраню все тёплые воспоминания, которые у меня есть, но на этом всё. Больше у меня нет папы.
Ровной походкой покидаю территорию СИЗО. Даже позволяю улыбке коснуться своих губ, когда дохожу до машины и оборачиваюсь на идущего немного позади Артёма.
Он без слов прижимает меня к себе и приказывает:
— Плачь.
Я хочу сказать, что в этом нет необходимости. Я хочу сказать, что у меня всё хорошо. Я хочу сказать, что ничего ужасного не произошло, и я ожидала чего-то похожего. Но я не говорю этого, заливая слезами мужскую куртку и разрывая грудь рыданиями. Цепляюсь непослушными пальцами в ткань.
— Почему?! Почему?! Почему?! — кричу как в бреду.
Мне не удаётся успокоиться очень долго, ведь мне только что разбили сердце. Снова.
— Потому, любимая, что некоторые люди просто не склонны признавать свои ошибки, и им куда проще отказаться от всего, но остаться при своём мнении. Просто так бывает, Настя. — бомбит парень, вынуждая меня поднять голову. — Тебе надо просто смириться с этим и отпустить. Не живи обидами. Не цепляйся за прошлое. Живи, малыш. Просто живи. Со мной.
Киваю и снова плачу на груди любимого мужчины. К тому моменту, как мы выезжаем с парковки, на улице уже совсем темно, но на душе у меня свет
