Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Секунд!

В висках безостановочно стучат отбойные молотки! А вдруг это действительно, и впрямь – конец? Вдруг она уже опоздала? Можно ли опоздать, когда речь идет о чувствах? Может ли всё сегодня оборваться, не успев начаться?

«И ты меня прости».

Нет…

Нет!

Да.

Дождик моросит. В такую угрюмую погоду всё выглядит одинаково серым: длинный стеклянный фасад «Шереметьево-II», небо, лётное поле и самолеты слились в одно огромное пятно дымчатых оттенков. Юра смотрит на эту картину сквозь ресницы, отвернувшись от всего мира, ментально оградившись от него высоченной стеной. Не пытаясь различить нюансы. Всё, с ним сейчас происходящее, происходит в какой-то другой реальности: сумка убрана на багажную полку, ремень безопасности пристегнут, спинка кресла приведена в вертикальное положение. В этой, уже совершенно иной, реальности сквозь набирающий силу хард-рок в наушниках пробивается голос капитана воздушного судна.

«Добрый вечер, дамы и господа! Говорит командир корабля. От имени всего экипажа авиакомпании «Аэрофлот» приветствую вас на борту нашего самолета. Наш рейс выполняется по маршруту «Москва – Нью-Йорк», время в пути составит десять часов десять минут. Желаем приятного полета».

Стрелки продолжают равнодушно сжирать секунды, определяя, наконец, его будущее, а далёкий голос бесстрастно рапортует:

«Дамы и господа, говорит командир корабля. Мы получили разрешение на взлет. Прошу вас оставаться на своих местах с застегнутыми ремнями безопасности до выключения световых табло. Благодарю за внимание».

Жизнь тридцать лет пыталась врачу доказать, что иногда выхода попросту нет.

Там, над городским смогом, над толстым, тяжелым, сотканном из туч одеялом, – прозрачное, мирное небо. Вот где не бывает дождей и суеты, вот где время замедляется, а заботы и проблемы кажутся очень далёкими. Оказываясь высоко над облаками, ощущаешь себя парящим где-то между старым и новым. Выхода, может, и нет, но выбор – он есть всегда, и Юра снова его сделал – отчетливо осознавая последствия, кристально ясно видя исход. И слетевшее с катушек, словно бы бессмертное сердце, закончив свое трёхдневное безумное соло на барабанах, забилось, наконец, ровно.

18:45

Абсолютно пустая стойка у ворот А-03, погасшее табло и закрытый выход к «рукаву» сообщают запыхавшейся девушке о том, что она опоздала: прямо сейчас рейс SU102 «Москва – Нью-Йорк» готовится к взлёту, заняв свое место в длинной очереди из самолетов на взлетно-посадочной полосе. Несколько минут – и, взяв разгон, взмахнув серебристым крылом на прощание, лайнер поднимется в небо, унесёт его за тысячи и тысячи километров, в другой мир.

Лоб покрылся холодной, противной испариной, волосы липнут к коже; небольшой чемоданчик на колесиках в правой руке кажется неподъемной ношей, хотя пока она бежала – не ощущая времени, преодолевая одну очередь за другой, один кордон за другим, расталкивая и врезаясь в людей на последнем рубеже, не соображая вообще ничего, вообще! – совсем не чувствовала его вес.

Паспорт с вложенным в него билетом и американской визой, открытой еще со времен путешествия в Лос-Анджелес с её бывшим будущим мужем, выскальзывая из мгновенно ослабевших пальцев, падает на пол, но Ксюша этого даже не замечает: она – там, на взлетно-посадочной, в том самолете. С ним.

.

.

Девушка решилась на это безумие без раздумий; рванула из этих стен вон, стоило лишь осознанию, что она – свободна, настигнуть её! Безрассудно, стремительно сорвалась в никуда – стоило лишь папе, доведшему её своими признаниями до очередной внутренней истерики, завершить свой двадцатиминутный душераздирающий монолог о том, насколько же он сожалеет о собственной глухоте и слепоте.

Стоило ей лишь понять, что он отпускает её в новую жизнь:

— За меня не волнуйся, дочь, прорвёмся, я всё решу, даже не сомневайся. Больше эта семья нас не побеспокоит. А если врач твой тебе вдруг надоест, возвращайся. Ритку я только что уволил, новую найду, дам тебе попробовать силы замом, всему научишься. Прости меня, дурака старого… Совсем слепой стал, если б не Юрец, и не прозрел бы.

Помялся немного, вглядываясь в своего совсем ничего не понимающего, как воды в рот набравшего, перепуганного, ошалевшего ребенка, залез в карман и протянул кусок пластика:

— Да, дочь, вот это ему верни. Скажи, мне чужого не надо. Заработал честно, претензий нет. Да и лишними вам там точно не будут.

Каша-мала в голове, всё это слишком смахивает на белую горячку, подкравшуюся к ней внезапно, напавшую без предупреждения! Она бредит… Это стадия агонии… «Я всё решу…», …«не побеспокоит»…, …«врач твой»…, …«возвращайся»... «Прости». Карта? Отказался от денег? Почему?

«Вам… там…»

«Нам…? Где…?»

Тягучие минуты на осознание и – она летит спущенной с натянутой тетивы стрелой! Жизнь дала им третий шанс! Третий! Шанс, которого просто не могло быть, который Юра из когтистых лап судьбы в жестокой схватке за чужую свободу выдрал! Упустить и его, последний? Она этого не допустит! Всё, наконец, в её руках!

«Я успею!»

Ксюша как в бреду бросала в чемодан, что под руку попало; не в состоянии унять внутреннюю трясучку, покупала билет на рейс на первом же попавшемся сайте, бронировала первый же предложенный «Букингом» нью-йоркский отель; в тумане прощалась с папой, прижимаясь к нему крепко-крепко и плача уже без остановки; и куда как сдержаннее – с матерью, которая в последние минуты влетела в её люкс и была остановлена одним папиным взглядом; продиралась с личным водителем отца сквозь огромные вечерние пробки на МКАД и всё это время безуспешно пыталась дозвониться. Добралась. Лавировала в гудящей хаотичной толпе, умоляла людей в очередях пропустить её вперед, летела сквозь зоны аэропорта фактически вслепую, а в голове всё это время лишь: «Я успею!», и ничего более. Она сядет на этот рейс! Сядет – и он будет там! Она найдет его среди двух с лишним сотен пассажиров, достанет из сумки медведя и скажет: «Мы с медведем посоветовались и решили, что хотим в Нью-Йорк. С тобой». Скажет: «Прости, что не поверила, я такая балда!». Много чего скажет ему!

.

.

Летела ветром, чтобы сейчас стоять и провожать самолет.

У Ксюши есть адрес в Нью-Йорке, он же сам прислал, она может купить еще один билет и вылететь следующим рейсом через день или два, но… Такое ощущение, что кто-то сверху просто тыкает её носом в очевидное, показывая: не судьба. «Не судьба вам вместе быть». Словно кто-то шепчет ей: «Не гонись за ним, не надо – не догонишь. Его время сойти с твоей лодки на берег пришло – отпусти, так бывает. Он сделал для тебя всё, что ему было предначертано сделать, подарил тебе долгожданную свободу, на этом его роль в твоей жизни окончена. Отпусти». Ксюша не хочет верить в знаки Вселенной, ведь он же боролся, отказываясь принимать, казалось бы, неизбежное, и всё-таки выиграл свою борьбу, сам об этом не подозревая. Но сегодня Вселенная не дала ей до него дозвониться, не позволила успеть на его самолет. Сообщает ей что-то…

«Ну почему? Почему!?»

Отчаяние вновь захлёстывает, безжалостно топит, не дает сделать глоток воздуха; плотная пелена опять застилает глаза. — «Почему!?!?» — Просто ответьте ей кто-нибудь! Кто-нибудь… Не слышит ответа. Жизни угодно было поступить с ними так.

Что теперь? Куда теперь?

Не знает.

Домой нельзя – пути назад нет, она не вернётся туда, где всё напоминает о нём. О прошлом. О том, что с ними было. Тогда куда?

Спрячется. Снимет номер в отеле на тихой улице, растворится в городской толпе, сольется с ней, обезличит себя…

А потом…? Дальше – что?

Хорошо подумает и, может быть, начнет заново здесь. А может быть, сорвётся в Штаты и будь, что будет…

Не знает.

Короткие гудки в трубке – его ей «Прощай». Какие Штаты? Он всё сказал…

Вокруг неё там и здесь – счастливый смех предвкушения, детский гомон; люди едят, совершают покупки, катят свои чемоданы, скучают в терпеливом ожидании вылета. Она ищет угол, в который можно забиться. Затуманенный взгляд с трудом различает пространство и лица, скользит по кафе и витринам магазинов, по зонам ожидания – кругом суета, и лишь здесь, у ворот А-03, рядом с которыми она ни минуты больше не желает находиться, пусто. В дальнем ряду, в кресле у стеклянной стены – человек, но ей он не помешает: уронил голову, слился с интерьером и ничем не обозначает своё здесь присутствие.