Звева Модиньяни - Ветер прошлого
— Да какой ты отец! — сквозь зубы пробормотал священник.
— По закону отец я.
— Бог тебя прости! — всплеснул руками священник. — Для тебя Саулина всегда была ублюдком, цыганским отродьем. А теперь, как дошло дело до табакерки, сразу дочерью стала!
Больше всего на свете ему хотелось заполучить табакерку, хотя он от души проклинал безбожных французов, взбаламутивших мирную деревню.
Физиономия Амброзио тем временем посинела от злости.
— Да разве не вы мне говорили, что как добрый христианин я должен простить? — попрекнул он священника.
— Конечно, конечно, — забормотал тот и даже замахал руками. — Я тебя не упрекаю за доброе дело, совершенное тогда. Я тебя осуждаю только за жадность, проявленную сейчас. Помнишь, что говорил Иисус богатому человеку?
— Нет, — растерялся Амброзио.
— Он говорил: «Продай все, что у тебя есть, и раздай бедным. Тогда обретешь сокровище на небесах».
— Но почему именно я? — завопил Амброзио, чувствуя себя жертвой какого-то мошенничества.
— Потому что сегодня на месте того богача — ты.
— А бедный кто?
— Церковь бедна, — напомнил дон Джузеппе и поднялся из-за стола, собираясь покинуть смиренное крестьянское жилище. — Церковные пожертвования распределяются между самыми нуждающимися.
Среди крестьян, толпившихся у входа, поднялся ропот. Амброзио решил, что все согласны со словами священника. Ему хотелось разогнать толпу, но не посмел. То, что случилось, затрагивало всю общину.
— Эй вы, не стойте там у входа! Из-за вас ничего не видать! — крикнул он все же.
— А вы зажгите свечу, Амброзио, — посоветовал кто-то. — Небось теперь, когда ваша дочка разбогатела, на сальной свечке не разоритесь.
— Где это она разбогатела? — рассвирепел Амброзио. — Может, эта маленькая бродяжка съездит в миланскую курию и скажет: «Этой табакеркой я хочу выкупить участок земли на три пертики»?[7] Я-то мог бы это сделать, а она нет. Как же ты говоришь, что она богата?
Он высказал вслух то, что было у всех на уме. Все селение Корте-Реджина целиком принадлежало папской курии, и крестьяне гнули спину на чужой земле. Раз в год приезжал поверенный и собирал дань деньгами и натурой согласно договору аренды, который обновлялся каждые пять лет.
А вот участок позади церковного огорода, где земля самая прекрасная и тучная во всей округе, был свободен. Раньше Амброзио даже мечтать о нем не смел. Теперь же он живо представил себя хозяином этой земли, ведь за золотую табакерку участок наверняка можно было бы выкупить.
— Ты сказал «участок на три пертики»? — зловеще переспросил дон Джузеппе.
— Я сказал «участок на три пертики», — повторил хитрый крестьянин.
— Тебе никогда не удастся его выкупить, — торжественно заявил священник.
Участок, на который намекнул Амброзио, уже много лет составлял предмет вожделенной мечты самого дона Джузеппе, и теперь у него ревниво заныло сердце.
— Это почему же? — притворно удивился крестьянин, прекрасно знавший, что священник сам положил глаз на спорную землю.
— Никто не даст тебе ни гроша за табакерку, — солгал дон Джузеппе.
— Да почему же не даст? — на шее у Амброзио пугающе взбухли жилы.
— Все подумают, что ты ее украл, — заявил священник, видимо решив окончательно вывести из себя вспыльчивого Амброзио.
Лицо крестьянина стало уже совершенно лиловым, глаза налились кровью и вылезли из орбит. Никто не удивился бы, если бы в эту минуту его хватил удар.
— Я честный человек! — заорал он, обрушив кулак на стол.
— Мы-то все это знаем, — примирительно заметил дон Джузеппе, оглядываясь вокруг. — Но ведь не нам ты будешь продавать табакерку!
Амброзио перевел дух.
— Никто и не говорит, что я собираюсь ее продавать, — неожиданно буркнул он.
Наступило напряженное молчание.
— Табакерка не продается! — раздался в тишине голос обычно кроткой и молчаливой Луиджии.
— Да ты кто такая? — загремел Амброзио и вновь стукнул по столу. — И почему это она не продается?
— Потому что она принадлежит Саулине, — не повышая голоса, заявила Луиджия.
Саулина бросила на мать полный признательности взгляд. В глазах забитой, измученной жизнью женщины светилась твердая решимость.
— А ты, — сказала она дочери, — ни о чем не беспокойся. Пусть кто-нибудь посмеет отнять ее — я его убью.
Тихая Луиджия была сейчас похожа на львицу, защищающую своих котят. Становилось страшно при виде этой неистовой силы, о которой никто даже не подозревал. Все молча и почтительно проводили ее взглядами, пока она шла через кухню, держа на руках младшую дочку. Не сказав больше ни слова, Луиджия поднялась по ветхой деревянной лестнице, ведущей в «верхнюю комнату», где спала вся семья.
Саулина была благодарна матери, хотя и не сомневалась, что кто-нибудь непременно постарается отнять у нее сокровище. Неторопливым и решительным жестом она протянула руку к табакерке и накрыла ее ладонью, словно давая понять: «Это мое».
— Моя табакерка, — объявила Саулина, сделав ударение на первом слове, — будет храниться в церкви, дон Джузеппе.
Глаза у священника маслено заблестели.
— Господь просветил тебя, — одобрительно кивнул он.
— Она будет храниться на алтаре под статуей Мадонны, — уточнила Саулина, тем самым обрушив на возмечтавшего священника ушат холодной воды. — Она будет храниться в церкви, но останется моей. Я вручаю ее Мадонне, и пусть она ее хранит.
Дон Джузеппе и Амброзио подавленно умолкли. Вот хитрая бестия! Одним ловким маневром эта бродяжка вывела их из игры.
— Подзаборница! — сквозь зубы пробормотал отец.
Священник принял удар, но не сдался.
— Мадонна, — произнес он наставительно, — сумеет подсказать тебе верный путь.
По толпе пробежал шепоток одобрения.
— Девочка рассудила верно, — заметил старик в толпе.
— Будь по-твоему, — продолжал священник, — видать, сама Мадонна подсказала тебе эти слова. Но прежде всего нужно освятить сей нечестивый предмет, доставшийся тебе от еретика.
Он уже протянул руку за табакеркой, но Саулина улыбнулась и покачала головой.
— Нет, дон Джузеппе, эту коробочку я никому не отдам. Даже вам. Я сама пойду в церковь и на глазах у всех положу ее у ног Мадонны.
3
В старинной, выстроенной в романском стиле церкви селения Корте-Реджина было безлюдно. Час назад дон Джузеппе отслужил мессу. Прихожане не понимали по-латыни, но хорошо знали порядок богослужения и во-время осеняли себя крестом или преклоняли колени. Торжественные звуки органа, на котором играл тощий послушник из монастыря Мадонны Лорето, наполняли их простые души умилением.
