Мария фон Трапп - Звуки музыки
— Но тогда зачем вы выходите замуж за капитана, если все равно отсылаете детей из дома? — спросила я в полном ужасе.
Ее брови взметнулись вверх.
— Моя дорогая, неужели вы думаете, что я выхожу замуж за него из-за детей? Какая же вы странная!
Эти слова укрепили меня в моем решении. Я чувствовала, что не могу остаться, что во мне здесь больше не нуждаются. Поэтому я непреклонно повторила:
— Я уже решила. Я немедленно собираюсь и уезжаю.
Княгиня была серьезно обеспокоена. Она предприняла еще одну попытку заставить меня изменить решение, но опять потерпев неудачу, поспешно оставила меня. Трясущимися пальцами я начала выкладывать свои вещи из ящиков стола.
Спустя некоторое время, меня позвали в библиотеку. По дороге туда я услышала доносившийся из сада счастливый смех детей и их отца. Он больно резанул меня по сердцу и, совершенно беспомощно, я подумала про себя: «Я не могу попрощаться ни с кем из них. Я просто уеду».
Я открыла дверь в библиотеку. Там оказались княгиня и какой-то странный священник в коричневой одежде, с длинной седой бородой.
— Это отец Григорий, — сказала княгиня. — Мой духовник. Я попросила его помочь нам в нашем затруднении. Он скажет вам, что, по его мнению, вам надлежит делать.
Подойдя ко мне, почтенный старец взял меня за руку и, подведя к столу, мягким голосом принялся объяснять:
— Вы должны понять, мое дорогое дитя, что нет ничего предосудительного в той любви, которую капитан питает к вам, потому что вы очень добры к его детям. Но вы должны также понять, что его чувство может перерасти в нечто большее, чем простая отеческая любовь, если вы сейчас внезапно уедете. Поэтому я советую вам поступить так, как говорит княгиня, и…
— Я не могу этого сделать, отец мой, — перебила я и умоляюще посмотрела на него.
— Но такова воля Господа, мое дорогое дитя, — возвестил мягкий старческий голос.
Я оказалась в тупике. Весь смысл жизни, к которой я привыкла в монастыре, заключался в том, чтобы по мере сил познавать и выполнять волю Господа. Я молчала.
К счастью, княгиня сказала:
— Вот видите, отец мой, я же говорила вам, что она благоразумная девушка.
— Обещайте мне, что останетесь здесь до тех пор, пока барон и княгиня не обвенчаются.
Я равнодушно повторила:
— Обещаю, что останусь, но только до тридцатого июня, когда я должна буду вернуться в свой монастырь — Ноннберг.
Со словами: «Хорошо, дитя мое, идите в мир», я была отпущена.
Мои руки еще тряслись, когда я раскладывала вещи обратно в ящики стола. Я была совершенно сбита с толку. Не напоминало ли это уже Шиллера и Шекспира? Но, боже мой, как же теперь все может продолжаться? Что будет дальше?
Княгиня уехала, и мы вернулись к заведенному распорядку. Но теперь жизнь была другой, потому что я стала чувствовать себя неловко и все время стеснялась. Каждый день меня преследовала тяжелая ноша моих новых знаний. Я старалась избегать капитана, и когда он хотел присоединиться к нашим играм и вечерним песнопениям в детской, я чувствовала, что как будто деревенею и при первой же возможности распускала детей, что бы мы в этот момент ни делали. Я не собиралась ничего рассказывать ему о том, что произошло между мной и княгиней, поэтому он совершенно не мог понять, почему я так неожиданно изменилась. Он простодушно винил в моем дурном настроении наступившую весну, однако, спустя некоторое время, я стала замечать, что он выглядит расстроенным, когда я вежливо отклоняла его просьбы сопровождать нас на прогулке или присоединиться к нашим играм. Если, однако, он пытался шутливо настаивать на своем участии, это продолжалось недолго, и я, извинившись, уходила. Однажды мы случайно столкнулись в дверях. Когда он протянул руку чтобы открыть мне дверь, я вежливо остановила его:
— Благодарю вас, я вполне могу открыть ее сама.
Это было слишком. Резко повернувшись, он ушел, оставив меня разбитой и несчастной. Я ненавидела себя за то, что так поступила с ним, но ничего не могла поделать.
В одно прекрасное майское утро, когда баронесса Матильда уехала на свадьбу к своему брату, мне сказали, что капитан просит меня спуститься к нему в библиотеку.
— Вы только подумайте, — сказал он, поздоровавшись. — Баронесса Матильда сломала ногу, причем так неудачно, что до конца года ее не будет с нами. Что будем делать? Не могли бы вы взять на себя домашние заботы, пока я не найду ей замену?
Я попыталась отделаться язвительной остротой:
— Но, капитан, я ничего не понимаю в ведении домашнего хозяйства. В пансионе и в монастыре я изучала много всякого, но только не это.
— А не могли бы вы изучить его по книге? — спросил он после небольшого раздумья. — Я как-то видел в окне книжного магазина книгу по домоводству.
В глубине души я сильно сомневалась в том, что эту науку можно освоить при помощи книги. Но он смотрел на меня с такой надеждой, что я сказала:
— Ну хорошо, это, наверное, не так сложно, — заслужив тем самым вздох облегчения и благодарный взгляд его красивых глаз. На мгновение все стало как прежде. Между нами опять установилась атмосфера доверия, и я решилась сказать:
— Капитан, я пошла вам навстречу. Могу я попросить вас об ответном одолжении?
— Разумеется. Пожалуйста, продолжайте.
— Не будете ли вы добры обручиться с княгиней немедленно?
Он резко обернулся и, глядя мне в глаза, медленно спросил:
— Я сделаю этим одолжение для вас?
Я уже шла к двери, бормоча что-то о приближающемся конце учебного года, лишенных матери детях и предстоящем приеме в монастырь…
Этим же вечером капитан собрал в библиотеке слуг и представил меня как временную домоправительницу, чьи распоряжения они должны пока выполнять.
На следующий день он уехал.
Зайдя попрощаться, он попросил:
— Не будет ли для вас слишком трудно каждый день писать мне о том, как идут дела?
С этими словами он вручил мне книгу. Взглянув на название, я прочла: «Золотая книга для домашних хозяек: руководство по ведению хозяйства на год, пятьсот кулинарных рецептов и тысяча хозяйственных советов».
Мне никогда в жизни не приходила в голову мысль о том, как организуется процесс ведения домашнего хозяйства. В пансионе, где я провела большую часть моих молодых лет, еда всегда стояла на столе в нужный час, комнаты всегда были чистыми и опрятными, окна вымыты, белье выстирано. Но все это делалось как-то незаметно и без шума. Мы никогда не видели тех, кто все это делал. Мы видели только результат и воспринимали его как нечто само собой разумеющееся. В монастыре были милые, скромные, тихие мирские сестры в белых мантиях. Они готовили, стирали, убирали. Но нам, будущим послушницам, не разрешалось разговаривать с ними, поэтому подробности того, как все это делается, мне так и остались неизвестны.
