Единственное число любви - Барыкова Мария

Я попросила его раздеться, выслушала сердце, простучала легкие.

— Вы научились пользоваться термометром, который я вам оставила в прошлый раз?

— О, да я просто не выпускал ваш подарок из рук!.. — Это прозвучало, на мой вкус, пошловато.

— И что же? — спросила я довольно сухо.

— Тридцать шесть и восемь, — доложил он.

— Радоваться рано. Недолеченный бронхит может привести к тяжелым осложнениям, так что еще пару дней вам придется полежать…

— А потом? — перебил он.

— Потом мы подождем, пока пройдет кашель, сделаем анализ крови, и, если он будет в порядке и не возникнет новых проблем, я выпишу вас на работу.

— Меня не надо никуда выписывать, — несколько раздраженно произнес Кирилл. — Вы меня лучше побыстрее вылечите.

— Именно этим я и занимаюсь. — Его тон обидел меня. — Но вас, похоже, что-то не устраивает?

— Извините, Анна, — мягко сказал он. — Не устраивает только одно: я болею, и из-за этого стоит работа. Причем не только моя… — Он тяжело вздохнул и неожиданно спросил: — Будем пить чай? Или вас опять ждут больные?

— Уже не ждут, — честно ответила я.

После моего странного сна лицо Кирилла несколько раз в течение дня вставало у меня перед глазами. Тогда я искала слова, чтобы описать его, а сейчас как бы проверяла свои представления. Умные глаза, высокий лоб с несколькими горизонтальными морщинами, прямой нос… Пожалуй, единственный недостаток этого крупно вылепленного мужского лица — подбородок, которому тоже следовало быть крупнее… А он маленький, как у женщины. Говорят, это означает безволие. У моего бывшего мужа подбородок был тяжелый, что называется, квадратный… Вспомнив Игоря, я очнулась: Кирилл внимательно смотрел на меня, и мне стало неловко.

— Давайте перед чаем я сделаю вам массаж, — предложила я, чтобы справиться со смущением.

— Опять эти муки?! — застонал Кирилл, но послушно отправился на кухню и вернулся со знакомой банкой меда. Прежде чем лечь, он убрал с кровати книги, и я успела разглядеть обложку томика Батюшкова. То, что он читал моего любимого Батюшкова, тронуло меня.

…Странно, несколько минут назад, слушая сердце, я спокойно касалась его гладкой влажноватой кожи. А сейчас словно впервые увидела эти сильные мышцы спины, и мне захотелось погладить их, почувствовать их упругость… Интересно, как бы повел себя при этом мой пациент?.. Но все-таки здесь, в его квартире, я была в первую очередь врачом и лишь потом — женщиной.

После массажа мы сели пить чай в желто-голубой кухне-гостиной. На столе появились хорошие конфеты, бутылка армянского коньяка — и на этот раз я не стала отказываться. Ощущение уюта буквально обволакивало меня, и к нему прибавилось приятное волнение: вот я сижу с мужчиной, которому, возможно, нравлюсь, к телу которого я только что прикасалась… Я призналась себе, что мне не хочется уходить отсюда и в промозглой тьме возвращаться в свою холодную квартиру.

— У вас такая необычная кухня, — сказала я, чтобы что-нибудь сказать.

— В прошлом году я уезжал на съемки и попросил приятеля — он занимается дизайном — поработать здесь. Я и представить не мог, во что он превратит мою кухню! Вошел и просто обомлел.

— Вам не понравилось?

— Это не то слово.

— А по-моему, такие яркие цвета среди петербургской зимы — совсем неплохо.

— Приятель говорил то же самое. Но я, пожив неделю, уже готов был плюнуть на потраченные деньги и разнести это великолепие, — он кивнул на голубые шкафы и холодильник, — какой-нибудь кувалдой, а стены заклеить хоть газетами. Все это напоминает детскую, но я-то не ребенок.

Я засмеялась и невольно вспомнила, что, когда мы отделывали и обставляли нашу квартиру, поначалу Игорь, несмотря на занятость, вникал во все детали… Это потом ему стало все равно. А когда я переезжала в свою нынешнюю хрущевку, мне уже было не до дизайна. Да и какой дизайн в шестиметровой кухне?

— И теперь вы опять собираетесь все переделывать? — спросила я, прикидывая, в какую сумму мог обойтись такой ремонт.

— Собираюсь, но не сейчас. Сначала надо закончить фильм. — Сказав это, он почему-то помрачнел.

— А я слышала, что в Петербурге теперь не снимают фильмов…

— Это почти правда. — Продолжать разговор на эту тему ему явно не хотелось, и он, не спрашивая согласия, снова налил в мой бокал коньяку.

Мне очень хотелось курить, но что бы вы подумали о враче, который курит в присутствии больного бронхитом, к тому же, судя по состоянию легких, некурящего? Приходилось терпеть. Однако мой взгляд, видимо непроизвольно, уткнулся в тяжелую пепельницу на подоконнике, и Кирилл это заметил.

— Вы курите? — спросил он. — У меня где-то есть сигареты… — Он встал, открыл один ящик, потом другой и нашел начатую пачку «Винстона».

Я малодушно закурила. И тут же была наказана.

Из прихожей донесся звук поворачиваемого в замке ключа, а через несколько очень неприятных для меня мгновений раздался жизнерадостный женский возглас:

— Кир, ты что, уже совсем сдох?

Я почувствовала, как мои щеки становятся красными.

— Еще не совсем, — громко ответил Кирилл, поднимаясь со стула. — Это моя ассистентка. — Последнее было сказано мне.

Он вышел в прихожую.

Ассистентка? И сама открывает дверь в его квартиру? Господи, зачем я согласилась пить с ним этот коньяк? Нашла себе одинокого мужчину! Он же киношник. Киношник!

Пышногрудая «ассистентка», лет двадцати пяти от роду, первой вошла в кухню и уселась на стул, на котором только что сидел Кирилл.

— Познакомьтесь, Анна, — словно не замечая моей растерянности, спокойно сказал мой больной. — Это Катя.

Ответить я не успела.

— Кир, ты свинья, — объявила Катя, впрочем, совершенно беззлобно. — Я уродуюсь за каждый твой кадр, а ты в это время пьешь коньяк с дамами.

— Анна — врач… — начал Кирилл, но девушка перебила его:

— Да ты посмотри на часы! — воскликнула она, не обращая на меня никакого внимания. — В это время работают только такие идиотки, как я!

Я молча поднялась со стула, вышла в прихожую и, стараясь не суетиться, сняла с вешалки пальто. Выскочивший за мной Кирилл попытался помочь.

— Спасибо, не нужно, — сказала я. — В понедельник, если не будет температуры, сдайте, пожалуйста, кровь…

— Пусть заодно сдаст и остальное, — язвительно предложила из кухни «ассистентка», но теперь пришло мое время не обращать на нее внимания.

— Лаборатория работает с восьми до десяти утра. А во вторник я жду вас в тридцать пятом кабинете с девяти до двенадцати. Вы запомните? — Мне даже удалось улыбнуться.

— Анна, извините, ради бога, что так получилось, но…

— Вам не за что извиняться. Так вы запомнили?

— Я все запомнил, но, пожалуйста, не огорчайтесь. Поймите, это кино…

— Я понимаю. — Только его объяснений мне и не хватало! — Поправляйтесь.

Он вышел за мной на лестничную площадку, но лифт, к счастью, подошел сразу.

С неба валил мокрый снег. «Это кино, — повторяла я про себя. — Это кино… Но это кино не для меня».

Следующим утром появилось солнце, которое не показывалось уже, по-моему, больше месяца. Была суббота, день моего дежурства, и, спеша на работу, я подставляла лицо слабым лучам, стараясь уловить в них хотя бы обещание будущего тепла. Но сейчас, в конце февраля, не было и его.

Вестибюль поликлиники встретил меня пустотой; даже аптечный киоск, возле которого обычно толпятся пенсионеры, не работал. Зайдя в регистратуру, я бегло просмотрела срочные вызовы и уже собиралась подниматься к себе, но наша регистраторша, работающая в поликлинике со дня открытия, остановила меня:

— Анна Алексеевна, там один повторный вызов — больной, мужчина, говорит, что вы к нему вчера приходили, а когда ушли, ему стало плохо с сердцем. Я предложила неотложку, так он отказывается и требует ваш телефон. Я, конечно, не дала…

— Как фамилия больного? Веденеев? — Я вспомнила полного разговорчивого мужчину, недавно перенесшего инфаркт. У него был грипп, но в сердце я ничего особо тревожного не услышала, да он и не жаловался.