Сердце офицера - Марина Анатольевна Кистяева
Оля и не слышала.
От взгляда на роднульку сердце Оли разрывалось от тревоги и неопределенности. На глазах то и дело наворачивались слезы, но девушка держалась из последних сил. Жалеть себя — не время. Потом придут дни, когда она даст себе возможность порыдать всласть. А может, и не даст.
Первый стыд Оля испытала, когда медсестричка ей предложила помощь в мытье головы.
— Давайте по-быстрому, пока ваш карапуз спит.
Сначала Оля хотела отказаться. Потом мысленно махнула рукой. Когда ещё представится возможность помыть нормально волосы? Да ещё учитывая то, что у неё сотрясение.
Беспомощность накатила именно в ванной.
— Гипс мочить нежелательно, — между тем деловито вещала медсестра. — Повязка со временем просохнет, но внутренний слой ткани будет влажным долгое время. Это может вызвать раздражение кожи. Плюс лонгета может изменить форму, и фиксация перестанет быть надежной. Поэтому поберегите гипс от воды.
— Я вас поняла, — дрогнувшим голосом отозвалась Оля, а у самой в голосе мысли только о Саше.
Как она теперь будет справляться с дочкой? Та постоянно висла на руках, немного посидит в коляске и начинает елозить, капризничать. Маме таскать тяжести нельзя.
Виталик… Про него она мысли гнала прочь. Нет его больше в её жизни! Вернее, в их.
Можно обратиться к Марине Викторовне. С кем, с кем, а со свекровью Оле повезло. Умная, добрая женщина, видящая всё, что надо. И не надо — тоже.
Но звонить ей сейчас было стыдно.
Не готова она разговору с ней.
Оля не исключала, что Марина Викторовна уже в курсе и звонила ей. Хотя и сомнительно. Виталик предпочтет пока отмолчаться. Он не любил признавать себя неправым, а то, что произошло…
Сушить волосы Оля отказалась, хотя ей показали, где находится фен. Смотря на серебристый прибор, Оля не знала, смеяться ей или плакать. Мало того, что в больнице — нет, в госпитале! — у неё при палате душевая, так ещё и фен имеется.
Дальше — хуже.
Проснулась Саша. Оля кое-как ей помогла взобраться на кровать и устроиться у себя на коленях. Дочка сначала не поняла, почему мама отказывается брать её на руки. Белый предмет на руке матери заинтересовал малышку, и она что-то быстро-быстро заговорила на своем тарабарском, потрогала, пощупала, потом попыталась «взять» на единственный зуб. Оля ловко перехватила дочку и потянула на себя.
— Как-то так теперь, роднульник. Мы же справимся с тобой, моя хорошая? Правда?
— Да! — отважно заявила её девочка, принимаясь за еду.
Оле нравилось кормить, и в ближайшие месяцы она не планировала прекращать. Многие женщины отказывались от грудного кормления по явным причинам. Мол, грудь испортится, появятся растяжки. Оле повезло — за время беременности и после рождения Сашеньки грудь максимум увеличилась на полразмера. Она даже бюстгальтеры не меняла. Ни одной растяжки тоже не появилось.
Грудь у Оли была большой и упругой. Крепкая «четверочка», которая ей самой была по душе. Не сказать, чтобы девушка ей гордилась, но в душе появлялось тепло и удовлетворение, когда ловила мужские взгляды на ней.
Раньше… Потом случилась любовь, Виталик, рождение Саши. И грудь плавно переросла в «титю». Сейчас Оля не воспринимала её, как женское достоинство.
Ровно до того момента, пока не увидела, как на неё смотрит Громов.
Она не то чтобы не ждала его появления утром. Понимала, что виновник аварии появится в палате и начнет договариваться. Оля накручивала себя сознательно. Ей необходимо было выплеснуть весь негатив, что накопился за последние сутки. Он плескался в ней, выжигая изнутри.
По-хорошему, ей бы поплакать… Но нельзя. Саша испугается, да и головные боли нашептывали, что Ольге следует быть осторожнее.
Мужской взгляд, обращенный на её грудь, сбил Олю с настроя.
Громов смотрел так… плотоядно, что ли. Прости Господи, но другой ассоциации не возникло. Её «четверка» всегда привлекала внимание, чего уж тут греха таить. Учитывая, что природа наделила Олю фигурой песочных часов. Причем очень ярко выраженных. Большая грудь, тонкая талия, крутые бедра. Три в одном. У Оли всегда имелся небольшой лишний вес, но она научилась его маскировать утягивающим комфортным бельем.
А судя по тому, как стремительно развивалась мода на бодипозитив и пышек, её фигура невольно оказывалась в центре внимания. Оля к происходящему относилась ровно, подчеркивала достоинства, прятала недостатки. Иногда раздражало, что мужчины видят только её фигуру, как они говорили — «пышные формы», и им откровенно плевать, что Оля из себя представляла дальше.
Виталик тоже так думал. Только она, дура, окрыленная любовью, предпочитала закрывать глаза. Всё видела, замечала, но мирилась. Спрашивается, почему, для чего? Вопросы, относящиеся к разряду риторических.
О том, что у неё всё-таки не «тити», а грудь, Ольга мгновенно вспомнила, увидев Громова.
Тот задержался на несколько секунд.
Этого хватило.
У Ольги по позвоночнику побежали мурашки. Слишком много мужского было во взгляде Громова.
Назойливый внутренний голос, ехидный, зачастую злой, пробуждающийся в самые ненужные моменты, когда эмоциональные качели раскачивались и без того с удвоенной силой, сладко пропел, что Виталик в лучшие времена никогда не смотрел на грудь Оли с таким выраженным вожделением.
И в принципе на неё не смотрел.
Мужчина прошел в палату, чувствуя себя тут на правах хозяина.
Оля рассчитывала, что ей дадут высказаться. Дали. Толку-то?
Мужчина давил на Олю одним присутствием. От него шла сумасшедшая, подавляющая энергетика. А когда он потянулся к Сашеньке, девушка готова была вцепиться в него ногтями, рвать и кусаться.
Оля не узнавала себя. Откуда в ней взялось столько негатива? Она относила себя к положительным персонажам.
Но этот Громов… Он изначально вызывал в ней сильнейший диссонанс. А когда разложил по полочкам, как и что вчера произошло, Ольга и вовсе почувствовала себя полным ничтожеством.
В горле образовался ком. Ни вдохнуть ни выдохнуть.
Правильно говорят, что неприятности не приходят поодиночке. Если уж кого-то решили «полюбить», то займутся плотничком.
