Плохая мать (СИ) - Жнец Анна
Но теперь-то я знаю: любая стена способна рухнуть тебе на голову.
— Почему не признался?
Максим делает страшное лицо.
— Я был мелким, и ты меня пугала.
Смеёмся. Допиваем чай. Вспоминаем забавные случаи из детства, словно боимся рассказывать о себе повзрослевших. Я улыбаюсь, а ощущение, будто веселюсь на собственных похоронах. Стараюсь не думать о завтрашнем дне, о том, что придётся решать проблемы, выбираться из ямы, которую сама себе вырыла.
Максим программист, работает удалённо, недавно купил эту квартиру — вся информация, что удаётся из него вытянуть, из меня — и того меньше.
— Переместимся на диван? — предлагает он, и мы меняем дислокацию.
Гостиная не обжита, квартира носит следы недавнего переезда. Повсюду запечатанные коробки, расставленная кое-как мебель, ни штор, ни ковров, книги лежат прямо на полу, но ремонт новый, дорогой: выбеленная паркетная доска, серая венецианская штукатурка, вместо классической люстры — споты на рельсах.
Опускаюсь на широкий кожаный диван и словно проваливаюсь — такой он мягкий.
— Фильм или беседа?
Максим — самый тактичный человек из всех, кого я встречала. Смотрю на него и понимаю: сейчас, в этот период жизни, могу довериться мужчине только с такой внешностью — простой, но располагающей. Жгучий красавчик с пронзительным взглядом и повадками альфа-самца меня бы пугал, отталкивал. А этим добрым морщинкам в уголках глаз и тёплой улыбке веришь.
— Фильм, — выбираю я, потому что неловкость никуда не исчезла: мы оба её чувствуем. Оба устали перебрасываться пустыми фразами, а к серьёзному разговору не готовы.
Максим показывает большой палец и берёт пульт.
— Он не всегда был таким, — вырывается у меня где-то на середине фильма. Слова падают камнями. Я удивлена и испугана. Максим поворачивает ко мне лицо, и меня накрывает унизительное желание оправдаться за недавнюю самоубийственную выходку, за свою загубленную жизнь, за то, что в двадцать девять лет я не настолько успешная и счастливая, какой принято казаться.
Пожимаю плечами.
— Он был идеален. Наверное, даже подозрительно идеален. Носил меня на руках. Хотел серьёзных отношений.
Максим слушает, не перебивает. На лице — ни одной эмоции, только глубокая сосредоточенность.
И тут из дальних уголков памяти всплывают странные фрагменты.
— Восхищался моими голубыми глазами, говорил, что, должно быть, я прекрасно пою.
Хмурюсь: на самом деле радужка у меня серая, а по поводу голоса… Ещё в музыкальной школе выяснилось, что медведь изрядно потоптался по моим ушам.
«Не хочешь похудеть к свадьбе? Слышал, все невесты так делают, чтобы в свадебном платье выглядеть идеально. Что? Ты обиделась? Я же ничего такого не сказал. Просто поделился наблюдениями».
Чувство неловкости разрастается, вытягивает из гостиной весь воздух, превращается в чёрную дыру. Я не знаю, что сказать, как разрядить обстановку. Ужасно жалею о неуместном приступе откровенности.
— А помнишь, как вы с Танюхой жарили на сковороде сахар и чуть не устроили в квартире пожар? — говорит Максим, словно бросая мне спасательный круг, и я медленно выдыхаю, расслабляюсь, пытаюсь растянуть губы в улыбке.
— Неправда, не было такого.
— Не было, — соглашается он.
Глава 16
После фильма Макс приносит и кладёт на диван подушку, постельное бельё и немного смущённо предлагает свою футболку в качестве пижамы. Перед сном я прошу у него ноутбук и принимаюсь за поиски квартиры. К счастью, зарплата была недавно, на карточке остались деньги — ещё бы добраться до этой карточки!
Надо вернуть свои вещи.
Пальцы замирают над клавиатурой. Мозг лихорадочно прокручивает варианты — от фантастически глупых до безрассудно рискованных. Осуществимый из них только один, но именно этот отталкивает и пугает до тремора в пальцах. Постепенно в голове складывается план — простой, но требующий великолепной актёрской игры и, что немаловажно, недюжинной выдержки. Готова ли я пройти этот путь до конца, не сломавшись? А есть ли выбор?
Я откладываю ноутбук и с силой тру уставшие, разболевшиеся глаза.
Итак, у меня есть план. План, который ужасает до чёртиков, до вспотевших подмышек. Я совершенно не уверена в своих силах. Но больше не желаю плыть по течению.
На лестничной клетке гудит лифт. В соседней комнате Максим стучит пальцами по клавиатуре — работает, в спальне у него стационарный компьютер. Я напрягаю слух в тщетной попытке уловить другие звуки. Поднимаюсь с дивана и прижимаюсь ухом к стене — хочу понять, что происходит в моей квартире.
Завтра. Завтра я это сделаю. Снова войду в клетку к тигру. Но на этот раз всё будет иначе.
Заворачиваюсь в одеяло, не представляю, как смогу уснуть: сегодня моя жизнь круто изменилась, я положила новую точку отсчёта, крутанула рулетку судьбы и ещё не знаю, какой жребий выпадет. Голова полна мыслей. Я думаю о телефоне, оставшемся в рюкзаке. Если бы мобильный был со мной, то уже разрывался бы от звонков и сообщений. Особенно свирепствовала бы мать.
Я вспоминаю своё детство и всё яснее осознаю: меня растили очень уверенной в себе девушкой — очень уверенной и очень послушной. Мама называла меня красивой, поощряла мои увлечения, но в последнем была изрядная доля эгоистической заинтересованности: её более чем устраивал тот факт, что единственная дочь рядом, в соседней комнате, записывает мысли в блокнот, а не шатается вечерами не понятно, где, не понятно, с какой компанией.
До сих пор помню её хвастливое: «Наташа целый день просидела за столом в детской — сочиняла». Удобно, ничего не скажешь. И тем не менее мама меня поддерживала. Поддерживала во всём. Независимо от причин, побуждающих её это делать, я благодарна.
Пятнадцать лет назад школьный дресс-код не был настолько жёстким, и я надевала джинсовую панаму, сочетая её с классической белой блузкой и спортивными бриджами цвета хаки. Мама только посмеивалась, справедливо считая юность порой экспериментов. Свобода, к сожалению, ограничивалась самовыражением. В остальном я ощущала неослабевающий контроль.
С восьмого класса мне нанимали репетиторов, и я должна была оправдывать вложенные в учёбу средства. А ещё отчитываться о малейшем шаге: опека матери носила болезненный, гипертрофированный характер. За каждым деревом ей мерещился насильник с ножом.
Анализируя своё детство, я начинаю понимать, почему во взрослой жизни позволила ловушке захлопнуться, почему не дала Олегу отпор, не заметила первых тревожных звоночков. Я привыкла жить, немного придушенной, словно викторианская дама, закованная в корсет и не имеющая возможности вдохнуть достаточно глубоко. И как эта самая дама считала привычные неудобства нормой.
Впервые я радуюсь отсутствию телефона. Отсутствию обычного контроля. Это именно та необходимая передышка — время разобрать жизнь по косточкам и принять решение без давления со стороны.
В горле пересыхает, после недолгих колебаний я иду на кухню выпить воды и там сталкиваюсь с Максимом. Единственный источник освещения — галогенная лампа на вытяжке. Плитка под ногами холодная и чуть шершавая. Из вентиляционной решётки несёт сигаретным дымом. Максим, босой, обнажённый до пояса, тянется к верхней полке открытого шкафчика. Чёрные трикотажные штаны мягко облегают крепкие ягодицы. Мышцы на спине напрягаются, проступают под кожей, и я понимаю, что мой новый-старый знакомый спортивнее, чем казался в одежде.
Футболка на мне, белая с абстрактным принтом, доходит до середины бедра. В который раз за вечер я ощущаю острый приступ неловкости, но бежать поздно: меня заметили. Максим оборачивается, достаёт из шкафчика второй стакан и суёт под тонкую струю фильтрованной воды из крана. А потом его взгляд падает на мои голые ноги и тяжелеет.
Мне неуютно. Даже страшно. Ощущение беззащитности, уязвимости захлёстывает удушливой волной: я в чужом доме, наедине с малознакомым мужчиной, практически раздетая. Под футболкой только трусики.
