И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
– Ах, вот что, – протянул он, и Рене поняла – надо вмешаться. Сделать, сказать, крикнуть хоть что-нибудь, иначе Ланг попросту свернет эту шею. И тогда… Что именно будет «тогда», она думать уже не стала.
Оттолкнувшись от кресла, Рене схватилась за стол, а через пару шагов упёрлась руками в надёжный шкаф. Они здесь все были такие, доверху набитые справочниками и журналами. Наконец, она оказалась рядом с замершей около двери парочкой и смогла их рассмотреть. У Энтони была содрана скула, Дюссо же выглядел намного хуже. Из разбитого носа на халат капала кровь, белок правого глаза краснел лопнувшими капиллярами, а лицо уже посерело. На первый взгляд, других ран на нём не было, но Рене слишком хорошо помнила нож и тупое желание перерезать чужую шею. Как тогда… Её передернуло, однако страдать времени не было.
– Отпусти его, – сказала она твёрдо, и Ланг вздрогнул. Он явно не ожидал, что Рене окажется настолько близко, а потому метнул на привалившуюся к шкафу фигурку быстрый взгляд.
– Сядь, – приказал он, но Рене упрямо шагнула вперед. Паника уходила, сердце билось ровно и чётко, так что она уверенно сжала напряжённое мужское предплечье и постаралась заглянуть в тёмные от бешенства глаза. В них не было ни искорки золота, но Рене всё равно улыбнулась.
– Пожалуйста. Отпусти.
То, что произошло дальше не было волшебством, каким-нибудь чудом или уловкой человеческого подсознания. Ничего из того, чем обычно объясняли такую связь в глупых ток-шоу или в непопулярных роликах на YouTube. Просто от одного вида лишь слегка дрогнувших губ, Рене рухнула в чужие эмоции, словно в свои. Энтони хотел улыбнуться. Сам не понимал почему, но, глядя в её лицо, отчаянно боролся с собой и проиграл. Он разжал пальцы, отпустил руку, а потом на секунду прикрыл глаза.
– Ты уволен, – неожиданно ровно проговорил Ланг.
– Что, всё-таки решил не возвращаться в тюрьму? – ехидно спросил Дюссо, пока сам расцарапанной рукой потирал оставшийся на шее след и размазывал кровь.
– Собирай свои вещи и проваливай из моего отделения, – безэмоционально повторил Энтони. Казалось, он совершенно спокоен, однако во взгляде, которым он неотрывно смотрел на Рене, бушевали миллионы эмоций. И ей хотелось понять хотя бы одну – поймать, изучить, рассмотреть, быть может, даже оставить себе… Но стоило попытаться, как те молниеносно сменились чем-то ещё более сложным и потаённым, отчего она растерялась.
– Да ладно! Пошутили и хватит. Подумаешь… Где ты будешь искать ведущего хирурга в канун Рождества?
Дюссо попробовал рассмеяться, но тут его схватили за шкирку и молча выставили в предварительно открытую дверь.
– Я сказал – уволен.
Раздался щелчок замка, и в кабинете остались лишь двое.
Они смотрели друг на друга целую вечность, а может, и две. Или с момента большого взрыва, пока вокруг них из осколков вырастали галактики, собирались системы, вспыхивали и гасли яркие звёзды. Где-то семью этажами ближе к земле рождалась новая жизнь, а чуть дальше по коридору стучалась в палату смерть. Но сейчас всё это было неважно. По крайней мере, Рене казалось именно так, покуда мир свивался в воронки за спиной у молчавшего Энтони. Он стоял совсем рядом. Так близко, что она чувствовала запах кожи от куртки, стандартных моющих средств и даже немного тюремной затхлости от одежды. Наверное, можно было уже подойти и обнять эти чуть сутулые плечи, но Рене отчего-то боялась. Не двигался и сам Тони. Лишь смотрел, смотрел и смотрел, пока она не решалась даже дышать.
Вдруг за спиной что-то стукнуло, разорвав пелену тишины, молодой мир замер на половине созвездия, и Рене очнулась. Она заморгала так часто, словно хотела смахнуть реальность разрушенного кабинета, а вместе с ним последствия всех поступков. Но те бросались в глаза разбитыми стёклами в створках шкафов, измятой бумагой и канцелярским ножом. Взгляд замер на чистом лезвии.
– Я… я не… – Рене споткнулась на слове «ударила». Не смогла даже выговорить эти несколько букв, испугавшись, что кошмар вдруг окажется правдой. Она ведь хотела убить! Но тут Энтони шагнул вперёд и закрыл собой блеск лезвия.
– Нет. Всё хорошо.
Рене судорожно выдохнула и прикрыла глаза, но вдруг ощутила, как тёплые пальцы осторожно смахнули с лица щекотавшие пряди. И это было настолько знакомо, что она интуитивно потянулась вперёд и опять уткнулась лбом в сухие костяшки.
– Прости меня, – раздался над ней тихий голос, но Рене лишь отрицательно покачала головой. Тони не виноват.
– Почему ты здесь? – вдруг спросила она. Последовало молчание, пока Ланг задумчиво перебирал плетение одной из растрёпанных кос, а затем он усмехнулся.
– Потому чтотыздесь.
Его ответ был одновременно и непонятен, и до забавного ясен. Он включил в себя целый месяц причин, поступков и действий, а ещё океан чужой доброты. Рене не умела сомневаться в людях, так что подняла восторженный взгляд и улыбнулась. Видит бог, она принесет на улицу Ги тонну печенья и сладкий пирог.
– Решил для них все сканворды?
– Вроде того, – пробормотал Тони, а сам большим пальцем вдруг скользнул по шраму до самой ключицы и замер. – Прости меня.
– Ну а теперь-то за что? – попробовала опять рассмеяться Рене, но тут же застыла, стоило Энтони придвинуться ближе.
– За это, – услышала она шёпот, и мир ошеломленно вздохнул.
Губы Тони были сухими и пахли мятой именно так, как всегда казалось Рене. А ещё были удивительно тёплыми, когда накрыли по-прежнему приоткрытый в улыбке рот и скользнули чуть дальше, коснувшись полосы шрама. Они проследили кривую линию от начала и до конца, вернулись и больше не исчезали. Энтони будто пробовал Рене на вкус. Легко, почти невесомо он поцеловал один раз, второй, затем скользнул языком по уголку рта и вдруг хохотнул. Негромко, почти неслышно, но Рене ощутила, как гулко зазвучал его смех где-то в груди.
–Mein Gott! Ich bin ein Blödmann,– пробормотал он, покачав головой. –Kirschen! Es duftet immer nach Kirschen bei dir!63
– Что? – испуганно переспросила Рене, но ответа уже не последовало.
Не сказать, что она обладала серьёзным опытом в изысканных поцелуях, да впрочем, и в отношениях. Господи, Рене всего лишь двадцать четыре, из которых четырнадцать пришлось на глупое детство, и ровно на столько же она была младше Тони. Если подумать, жуткая пропасть. Но это его, похоже, совсем не беспокоило. Как не смущали не успевавшие за ним губы, ещё пока робкий язык и одеревеневшие от волнения пальцы, которыми Рене впилась в тёмные волосы. Но Ланг был хорошим учителем. Наверное, лучшим. И
