Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
Кроме того, как будто всего этого было мало, вернулась ревность и вернулась с невероятной силой и жаждой мести. Она все время и сильно присутствовала в Нью-Йорке. Но ее не было с тех пор, как Лаки приехала в Монтего-Бей. И вот снова. Это произошло на третий день, когда Лаки познакомила его с ее старым, уже двухлетней, двух с половиной лет давности (время, временная дистанция сейчас стали очень важными) ямаитянским любовником.
Он достаточно хорошо знал историю. Она вовсе не неохотно ее рассказывала. На самом деле она рассказала ее во время той длинной, длинной и славной поездки во Флориду, Как во время одного отлета, особенно долгого, в свою южноамериканскую страну, где он желал играть в идиотские политические игры, Рауль бросил ее особенно надолго в Гранд Отель Краунт. Так этот парень Жак, который болтался и обедал в отеле, как и многие шикарные молодые люди из Кингстона, устроил грандиозное ухаживание, и как она решила, какого черта? Рауль сам на это пошел, вот пусть и идет. У них была двухнедельная связь, они повсюду ходили вдвоем, а потом вернулся Рауль и быстренько увез ее в Нью-Йорк, так быстро, что она ничего не успела подумать. Да, он достаточно хорошо знал эту историю. Он даже смеялся над ней по дороге во Флориду (хотя она и задевала его), главным образом потому, что ему нравилось думать, как обставили этого проклятого Рауля, но когда он сам должен был пожать руку Жаку Эдгару, который был красивым, приятным, зажиточным торговцем, сыном зажиточного торговца, и ощутить тяжелое тепло чистого дружеского пожатия Эдгара, он не знал, сможет ли это сделать, сможет ли перенести. Все виды болезненных образов пронеслись в сознании одновременно, она лежит на спине, раздвигая перед ним наги, он целует ее, проникая. Что он хотел сделать, так это изо всех сил врезать ему в живот. Вместо этого он улыбнулся, сказал «привет» и притворился цивилизованным.
Ему следовало знать, что он должен будет встретиться с ним здесь, в Кингстоне. Но эта мысль, возможность этого никогда не приходила ему в голову. Он ожидал увидеть черного мужчину, не то, что это важно, угольно-черного, как Пола Гордон. Страстная борьба Лаки против предрассудков в случае с ее любовником-негром заставила его так думать. На самом же деле загоревший Грант и приятный, цивилизованный Эдгар, целый день работавший в офисе, были примерно одного цвета. И сразу было видно, что он очень славный малый.
Все это и вправду было глупо. Особенно глупым это было, когда он думал обо всех тех женщинах, с которыми спал до встречи с Лаки. Но это не важно. Было так больно, что он едва удержался от того, чтобы не вздрогнуть и не закричать. Это был первый из приятелей Лаки, с которым он встретился лицом к лицу, и новые бездны печали и сомнений открылись под его оцепенением. Он сам женится на какой-то проклятой маленькой мочалке? Его, что же, поймала какая-то проклятая дешевая шлюха-нимфоманка? Но он любит ее. И, конечно, старый довод: если ей так нравится секс с ним, с Грантом, почему бы ей не любить его так же и с кем-то, с любым?
Хансель и Гретель, жопа.
И как будто всего этого было недостаточно, чтобы расстроить его и лишить мужественности в его состоянии абсолютной нерешительности, цинично-веселая судьба решила добавить еще одно мучение. Через день после них прибыл довольно большой человек из «Тайм» — выпускающий редактор с женой — в трехнедельный отпуск. Ему дали один из лучших номеров окнами на море. «Я зделал ошибка, Ронни, задница, — позднее стонал Рене. — Даже я — не абсолютна совершенства». (Грант, как оказалось, пару раз встречал его в Нью-Йорке.) У него было такое же хитрое, привередливое, чересчур мальчишеское лицо, как и у большинства его собратьев, и он почти немедленно начал соответствовать своему облику. Когда он узнал, что Грант и Лаки, весьма вероятно, поженятся, то немедленно начал встревать в их дела (вместе со своей физически привлекательной, асексуальной, духовно неразвитой женой). Грант большую часть времени старался держаться подальше от него и умудрялся всегда быть с кем-нибудь, когда он приближался, но выпускающий редактор на четвертый день все-таки подловил его одного в темном прохладном баре.
— Привет, Грант, — сказал он с чересчур светлой улыбкой, сморщившей лицо и чересчур утеплившей глаза. — Взять вам выпить?
— Спасибо, есть.
Выпускающий редактор, которого звали Бредфорд Хит, интимно лег на руку, положенную на стойку.
— Ну, вы хотите завтра попасться на крючок, а? Настоящая красотка. Рон Грант, последний холостой писатель. Это новость.
— Не знаю, — уклончиво ответил Грант. — Они раскололись на две партии. Одна говорит: да, завтра. Другая: нет, не завтра.
Хит подполз ближе, положив мальчишескую щеку на кулак.
— Ну, если не завтра, то в течение ближайших двух недель.
— Не уверен, — сказал Грант.
— Ну, все равно, оба вы на крючке? Окончательно? — улыбнулся Хит.
— Может, нет.
— Этого я не стал бы говорить Лаки, — улыбнулся Хит. — Для нее это плохо прозвучит. Она безумно в вас влюблена.
— Ну, я безумно влюблен в нее.
Хит дернул головой — знак согласия.
— Ну, если вы все же на крючке, я хочу послать домой сообщение об этом, возможно, заметку для страницы «Люди». Надеюсь, вы не возражаете?
— Не понимаю, смогу ли я? — сказал Грант. — Как вы сказали, это новость. Хотя я серьезно сомневаюсь, что происходящее со мной так уж интересно для многих.
— О, люди любят читать о знаменитостях, — почти что с горечью сказал Хит.
— Я никогда не считал себя такой уж знаменитостью, — возразил Грант.
— О, вы знамениты, — улыбнулся снова Хит. — Да. — Улыбка сейчас была почти что гадкой.
— Скажите, — без всякого выражения сказал Грант. — Когда вы закончили Гарвард, Хит? — Гранта уже начинало подташнивать от него.
— Я? О, в пятидесятом. А что?
Грант сознательно не ответил и продолжал смотреть на него без всякого выражения.
Хит прореагировал тем, что придвинулся еще ближе и снова надел сверхтеплую улыбку.
— Что меня по-настоящему интересует, и это причина, почему я вам надоедаю, — улыбнулся он, — это то, что я бы хотел знать, что думает ваша, э… приемная мать: о вашем браке, э… с той девушкой из шоу-бизнеса. — Тон, которым он произнес «девушка из шоу-бизнеса», не был особенно приятным.
Грант ощутил, что лицо у него слегка окаменело, но, с другой стороны, он не считал, что должен оборвать разговор и уйти. Любая реакция, кроме спокойного счастья, была бы неверной, а как раз этого так добивался Бредфорд Хит.
— Миссис Эбернати? Ей нечего сказать. Жениться собираюсь я. Но если вас вправду интересует, то она, наверное, думает, что это очень хорошо.
