Дик Портер - Преданное сердце

В пятницу я вылетел в Вену, прибыл в аэропорт задолго до рейса на Констанцу и, как было договорено, побыстрее зарегистрировал билет на румынский самолет, а потом еще битый час прятался по разным углам. В самолет я вошел последним и с облегчением увидел, что Эрика с Симоной уже ждут меня на своих местах и никакого телохранителя с ними нет. И неважно, что самолет наш походил на какой-то древний музейный экспонат: сидя между Эрикой и Симоной и попивая принесенное стюардессой шампанское, я чувствовал себя на вершине блаженства. Женщины наперебой рассказывали мне последние новости: Макс созвал совещание для разработки плана избирательной кампании ХСС, служба безопасности при Союзе свободных хозяев усилила охрану Макса и Эрики, а Манни удалось раскопать немецкого инвестора, который спал и видел, как бы ему попасть в Техас. Трясясь и подпрыгивая, наша воздушная колымага пролетела над Будапештом, Кечкеметом и Бухарестом и ближе к вечеру приземлилась в Констанце, где мы прошли сквозь строй одетых в хаки румынских солдат, сжимавших в руках автоматы и застенчиво улыбавшихся. Солнце уже садилось, когда автобус, еще более дряхлый, чем самолет, повез нас вдоль унылых равнин в Хыршову. Там мы наконец сели на наш теплоход, называвшийся «Олтеница», прошли в мою каюту и, словно расшалившиеся школьники, повалились, хохоча, на кровать.

Отчего нам было так весело? Оттого, что не разбился самолет? Оттого, что автобус проехал целых пятьдесят миль и не сломался по дороге? Оттого, что теперь целую неделю можно ничего не делать? Или просто потому, что на «Олтенице» оказалось совсем не так плохо? Теплоход, пыхтя, боролся с течением, а мы пошли в ресторан. Еда показалась вкуснее, чем мы ожидали, а может, дело было просто в нашем настроении. Без устали сновали официанты, которые непрерывно кланялись и все время что-то чистили, а мимо проплывали огни Гындарешты и Топалу. Потом, сидя в баре и слушая задумчивые балканские напевы в исполнении румынского трио, мы, как и в Штанберге, предавались воспоминаниям о том, как двадцать лет назад ездили в Париж. Симона помнила абсолютно все, так что нам с Эрикой оставалось только блаженно внимать ее рассказу о тех далеких пасмурных днях, которые сейчас казались лучшими днями в моей жизни. Заговорив о мальчишке, пускавшем корабли в Тюильри, Симона вдруг посмотрела на часы и сказала: "Ну, мне пора спать, а вы, полуночники, еще посидите. Увидимся утром". Я предложил проводить ее до каюты, но Симона отрицательно помотала головой, подставила мне щечку для поцелуя и быстро удалилась.

— Я чувствую себя виноватым, — сказал я Эрике. — Ведь это из-за меня она ушла.

— Симона — моя подруга, и ей было бы неловко, если бы она сейчас осталась. — Эрика взяла бокал с вином и сделала большой глоток. — Ну, что скажешь?

— О ком — о Симоне?

— О нашей поездке. Ты не жалеешь, что прождал целую наделю?

— Я ждал двадцать лет и не жалею об этом.

Эрика посидела, уставив глаза в свой бокал, потом спросила:

— Скажи, ты по чему-нибудь скучаешь? Я имею в виду, по дому, по семье — по таким вот вещам?

Я начал припоминать.

— Ну, во-первых, я скучаю по креслу, которое стоит у меня в кабинете. Потом еще по своему «скайларку»: мощная машина — жена и дочери наотрез отказываются в ней ездить. Со временем, думаю, дело дойдет до тоски по грилю. — Эрика улыбнулась. — Вот, пожалуй, и все. Понимаешь, я очень хочу, чтобы у Сары Луизы и у девочек все было хорошо, я готов сделать для них что угодно, — но я по ним не скучаю. Однажды, правда, я испытал нечто похожее на тоску, позвонил Саре Луизе — и с тех пор как рукой сняло.

— Почему ты ее не любишь?

— Сам не знаю. Сара Луиза решила, что увидела во мне нечто, а на самом деле этого нечто, вероятно, не было. Из-за меня раскрылись худшие ее качества. Когда я женился на ней, я верил, что подчиняюсь настояниям общества и что общество куда мудрее меня. Я не сомневался: наступит день и я пойму, что общество право, а я ошибаюсь, так вот, этот день не наступил.

— А мне бы она понравилась?

— Поначалу — да. Она умеет очаровывать людей. Но прошло бы немного времени, и ты бы стала ломать себе голову, куда подевалось это ее очарование.

— Откуда ты знаешь, что со мной не было бы того же самого?

— В Берлине ведь не было. И у вас с Максом тоже.

— Откуда ты знаешь?

— Это видно.

Эрика тихонько провела пальцем по моей руке. Потом, когда мы вышли побродить по палубе, она спросила:

— Скажи, у тебя нет ощущения вины?

— Из-за чего?

— Ну, из-за того, что мы затеяли всю эту интригу.

— Из всего того, что я делаю в жизни, это меньше всего похоже на интригу. А у тебя что, есть такое ощущение?

— Я боялась, что оно может возникнуть. Но оно не возникло.

— А вообще ты часто чувствуешь себя виноватой?

— Иногда: в том, что уделяю мало времени Максу, что неправильно воспитываю детей. Словом, не то, что ты имеешь в виду.

— Как ты познакомилась с Максом?

— Разве Манни тебе не рассказывал?

— Рассказывал, но не все.

— Ты ведь знаешь про Юргена?

— Знаю только, что он погиб.

Эрика молча смотрела на проплывающую мимо баржу.

— Это случилось зимой пятьдесят восьмого, — заговорила она наконец. — Юрген тогда в первый раз купил себе машину, подержанный «фольксваген», и собирался поехать в Китцбюхель покататься на лыжах: последний раз он отдыхал еще до войны. У меня тоже должен был быть отпуск, и он позвал меня с собой, а заодно пригласил и одну мою подругу, с которой пару раз встречался. Всю дорогу от Берлина до Китцбюхеля мы пели и смеялись. Я думала, нам предстоят две недели сплошного веселья. Но вот мы приехали, легли спать, и посреди ночи ко мне в дверь постучался Юрген. Он и моя подруга поселились в одной комнате, и она прямо с порога заявила Юргену, чтобы он не смел к ней прикасаться. Сперва он решил, что она шутит, но не тут-то было: не смей прикасаться, и точка. У них произошел крупный разговор, после чего она собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью. Едва успела на последний мюнхенский поезд. Юрген спросил меня, не хочу ли и я уехать, и я ответила, что, конечно же, нет: я приехала для того, чтобы хорошо провести время. Мы с Юргеном и вправду замечательно провели целую неделю: днем катались на лыжах, а вечерами ходили по всяким ночным забегаловкам. Я думала, что нас воспринимают, как брата с сестрой, но однажды в баре гостиницы "Золотой гриф" я вдруг услышала, как Юрген беседовал с каким-то незнакомым человеком, и тот упорно говорил "ваша жена". Я не понимала, почему Юрген не возразил, что я ему не жена. "Может, он пытается защитить меня?" — подумала я. Но я не нуждалась в защите, к тому же собеседник Юргена показался мне симпатичным. Должно быть, я выпила слишком много вина, потому что, сама того не желая, внезапно воскликнула: "Да что вы его слушаете — нет у него никакой жены! Я — его сестра". Поняв, в чем дело, человек расхохотался, а Юрген залился краской. Так я познакомилась с Максом. Потом Макс спросил, хорошо ли мы знаем Китцбюхель, добавив, что будет рад показать нам разные места, и мы договорились встретиться на следующий же день. Но назавтра мне расхотелось с ним встречаться: что хорошего можно ждать от человека, с которым случайно знакомишься в баре и который, ко всему прочему, выражается такими фразами, как "Буду рад показать вам всякие места"? Юргену пришлось меня уговаривать; он сказал, что если уж станет совсем невтерпеж, он придумает, как нам выкрутиться. Но Макс был исключительно мил; оказалось, он хочет показать нам местные церкви: Катариненкирхе, Пфарркирхе, Либфрауенкирхе. Макс рассказал нам так много интересного, что я в них прямо-таки влюбилась. Весь день мы осматривали архитектурные памятники, а потом Макс пригласил нас поужинать. После ужина, когда я уже начала гадать, а что же будет дальше, он вдруг сказал: "В моем возрасте непозволительно навязывать свое общество молодым людям. Я и так вам, наверное, успел надоесть за день, поэтому разрешите откланяться. Спасибо за чудесную компанию". С этими словами он попрощался с нами за руку и, прежде чем мы успели его остановить, исчез. Куда он пошел — на другое свидание? Или попросту от нас устал? Я долго не могла уснуть — так меня мучил этот вопрос. Я позвонила ему посреди ночи. "Извините меня за этот дикий звонок, — сказала я, — но, пожалуйста, ответьте: это мы вас так утомили или вам нужно было с кем-то встретиться?" "Ни то, ни другое, — ответил он. — Я сказал чистую правду". "А если я вас спрошу еще об одной вещи — вы скажете правду?" «Да», — ответил он. "Хотите встретиться со мной прямо сейчас?" — спросила я. "Где мне вас ждать?" — спросил он. Потом мы пили вино, бродили среди сугробов и в конце концов очутились у него в номере, в "Золотом грифе". Когда наутро Юрген обо всем этом узнал, он произнес с улыбкой: "В моем возрасте непозволительно навязывать свое общество кому бы то ни было. Я и так вам, наверное, успел надоесть за неделю, поэтому разрешите откланяться". И, собрав свои вещи, сел в машину и двинул через Альпы в Венецию. Он сказал, что хочет повидать кого-то из тех, с кем встречался во время войны, но чем он занимался в течение нескольких следующих дней — этого я точно не знаю. Потом он позвонил из Триеста, сообщил, что в Венеции что-то там не вышло и что теперь он едет в Берлин через Вену. Мы еще раньше договорились, что я сама вернусь домой на поезде. Вечером накануне отъезда я получила телеграмму от папы. В ней говорилось, что машина Юргена сорвалась с горной дороги в Югославии и что Юрген погиб. Но случилось это не на пути в Вену, не в северной Югославии, а к югу от Белграда, в нескольких километрах от Аранделоваца, где Юрген служил во время войны. Думаю, он хотел посмотреть на могилу своей возлюбленной или, может, поговорить с ее родными. Кто знает? Одно ясно, было что-то, что не давало ему покоя с самой войны. И тут Макс нам очень помог. Хотя его ждали дела в банке, он не только заказал папе билет до Белграда, но и сам вылетел со мной. Папа и я были страшно потрясены происшедшим, мы не знали, что надо делать, и все переговоры с полицией взял на себя Макс. Потом он спросил, где мы хотели бы похоронить Юргена, но и этого мы не знали: у нас не было места на кладбище. Тогда Макс позвал меня немного пройтись и во время прогулки поинтересовался, что нас с папой держит в Берлине. Работа и квартира, ответила я. Он спросил, не соглашусь ли я бросить и то и другое. Я спросила, с какой целью, и он ответил, что хочет предложить мне переехать в Мюнхен и стать его женой, и добавил, что у папы там будет своя квартира. "Мы должны решить это прямо сейчас?" — спросила я, и Макс сказал: "Если вы захотите вернуться домой, я смогу устроить место на кладбище в Берлине; если же согласитесь переехать ко мне в Мюнхен, мы похороним Юргена на нашем семейном участке". Я поговорила с папой, и буквально через несколько минут мы с Максом уже были помолвлены. Странно, правда?