Американский принц - Сиерра Симон
Проклиная парочку, а также проклиная себя за то, что меня это волновало, я оделся и решил отправиться на Вацлавскую площадь на завтрак и съесть еще несколько калачей. Решил делать что угодно, чтобы скоротать время до открытия баров, чтобы выбухать и вытрахать из головы свои мысли о Колчестере. Но когда я потягивал кофе и наблюдал за людьми, кружащими с полными после шоппинга пакетами и с фотоаппаратами, пришло сообщение от Морган:
Морган: Давай сегодня вечером где-нибудь хорошо поужинаем. Не в одной из тех дрянных забегаловок, которые тебе так нравятся.
Я нахмурился.
Я: Я не хожу в дрянные забегаловки.
Я: Твой приятель тоже придет?
Морган: Да, МАКСЕН идет. Думаю, было бы немного грубо не пригласить его, не так ли?
Морган: Думаю, вы двое прошли этап грубости, судя по звукам, доносящимся из-за стены.
Пауза с ее стороны. А затем:
Морган: А — пошел на хер. Б — мы встретимся с тобой в семь часов у церкви Святого Духа на Широкой, рядом с памятником Кафки. Постарайся одеться, не как педик.
Ох, пошла на хер.
Я: То же относится и к тебе.
А потом, тяжело вздохнув, швырнул телефон на столик. Как бы ужасно я себя не чувствовал, когда слышал Колчестера и Морган сквозь стену, я точно знал, что в тысячу раз ужаснее будет видеть, как они будут публично вешаться друг на друга.
«Именно этого ты и хотел, — напомнил я себе. — Именно это тебе и необходимо».
Я бросил на стол немного денег, надел легкое шерстяное пальто и вышел в туман, куря и гуляя, пока не подошел к Карлову мосту, где опершись на перила, смотрел, как бежит вода под покрытыми пятнами каменными арками.
«Именно этого ты и хотел, — прошептала река. — Именно это должно было произойти».
Река была права.
В тот вечер я стоял под статуей Франца Кафки, сидящего на плечах пустого костюма, и наблюдал за идущими ко мне Колчестером и Морган. Туман клубился вокруг их ног, уличные фонари отбрасывали ореолы золота вокруг их соболино-черных голов. Они шли рука об руку, Колчестер направлял Морган вокруг неровностей в булыжной мостовой, и сначала они меня не видели, их головы были наклонены друг к другу. Они были похожи на парочку, оба высокие, красивые, черноволосые и зеленоглазые.
Думаю, уже тогда должен был это заметить. Должен был знать. Но кто бы об этом догадался? Подумать только!?
Наконец, они подошли ко мне, достаточно близко, чтобы я увидел, как хорошо бушлат Колчестера облегает его фигуру, сколько щетины выросло на его подбородке за последние три дня, как туман цеплялся за него, словно он был разбойником с большой дороги из английского стихотворения, и я ненавидел каждый глупый удар моего глупого завязанного на узел сердца. Я ненавидел, что задумываюсь над тем, как этот твердый подбородок будет соприкасаться с моим, как будет ощущаться на моем животе. Я ненавидел, что никогда не узнаю, насколько теплой будет его кожа, если я просуну руку под его пальто и скользну ладонью вверх по его груди.
Но я все еще не был готов к тому, что произошло дальше. Когда Колчестер меня увидел, на его лице появилась улыбка, — улыбка, которая чуть не выбила из меня дух. Минуту я думал, что никогда не видел, чтобы он так улыбался (широкая, радостная и с ямочками), а затем вспомнил, что уже однажды видел. Когда я лежал на спине в лесу, а он стоял надо мной, прижав ногой мое запястье.
Но прежде чем я серьезно об этом задумался, он заговорил:
— Ну, посмотри на себя, — сказал он, смех заглушал окончания слов. — Проклятье.
Слова Колчестера вызвали у меня смех. Я взглянул на свои брюки без стрелок и модельные туфли, на свитер с шалевым воротником, который надел поверх рубашки, на галстук и на часы Burberry на запястье.
— Что? — спросил я, пытаясь разгладить любые складки, которые могли возникнуть с тех пор, как в отеле выгладили мою одежду. — На мне что-то есть? — я покружился, как собака, беспокоясь о том, что испортил свою любимую пару брюк от Хьюго Босс.
— Нет, нет, — сказал Колчестер, и его голос все еще был взволнованным. — Просто… сейчас ты выглядишь, как красивый богатенький мальчик.
— Разве ты не в курсе? — Морган, прислонившись к его руке указала на меня. — Эмбри и есть красивый богатенький мальчик. Его мать — грозная Вивьен Мур. Он учился в школе-интернате для мальчиков, а затем в Йеле. — Она еще сильнее прижалась к Колчестеру, словно собиралась поведать страшную тайну. — Он там занимался греблей, — сказала она шепотом. — Эмбри — ожившая реклама Ральфа Лорена (Примеч.: Ральф Лорен — знаменитый американский дизайнер).
Я прищурился.
— Не больше, чем ты, милая сестра.
— Я предпочитаю думать, что я больше воплощаю рекламу Шанель. Возможно, Диор.
Брови Колчестера чуть-чуть сошлись, когда он наблюдал за нашим обменом.
— Мур, я понятия не имел о твоей матери. Или твоем… происхождении.
Честно говоря, это сделало меня немного раздражительным. Даже возмущенным.
— Ты же знаешь, что здесь всем по фиг на это дерьмо, — сказал я ему, имея в виду армию. Карпатию. — Абсолютно.
— Конечно, — согласился он, но была какая-то дистанция в его согласии, и она оставалась, когда мы шли в ресторан и сидели за обедом.
Она оставалась, когда мы ели. А когда Морган потянулась за счетом и заплатила за нас троих, эта его дистанция превратилась во что-то другое. Возможно, в застенчивость. Чувство смущения, от которого он, пожалуй, не мог освободиться. И в первый раз я начал задумываться о происхождении Колчестера. Одежда, в которую он был одет, была хорошей, но не сшитой на заказ, а купленной на зарплату солдата. Я знал, что он ходил в колледж, но была ли у него стипендия? Взяли ли он кредит? Вырос ли он в пригороде? В городе? В деревне? Я сгорал от желания узнать. Сгорал от желания знать все это. Какое детство сделало Колчестера таким человеком, таким серьезным и уверенным в себе в двадцать три года? О чем он мечтал по ночам, чего хотел от жизни? Соответствовало ли этому то, что происходило сейчас? Или же он все еще об этом мечтал?
После ужина Морган настояла, чтобы мы пошли выпить коктейлей в каком-нибудь шикарном баре с отдельными кабинками, и вот пару часов спустя мы втроем оказались
