Подари мне семью (СИ) - Гранд Алекса

На меня смотрит уменьшенная почти-копия Лебедева. Наклоняет кудрявую голову набок и демонстрирует столько интереса, что становится неловко и хочется крутнуться на пятках и сбежать.

Потому что держать эту затянувшуюся паузу и строить новый десяток догадок поистине тяжело.

– Эй, Снежная королева. Не замерзай.

Почувствовав перемену моего настроения, Никита оказывается рядом. Вламывается в личное пространство, наплевав на правила приличия. Зачем-то поправляет мои растрепавшиеся волосы. Скользит пальцами вниз по предплечью и замирает.

Смыкает пальцы вокруг запястья. Окольцовывает. И произносит как ни в чем не бывало, прочищая горло.

– Я толком не представил вас друг другу в прошлый раз. Знакомьтесь. Кира, это – Маришка, моя племянница. Мариш, это – тетя Кира, моя коллега и старый друг.

На этих словах огромная гранитная плита сдвигается с моей груди и высвобождает поток воздуха. Ругаю себя за это, конечно. Еще вчера клялась и божилась не париться о Никитином семейном положении, привычках, привязанностях и провалилась на следующий же день.

– Катина дочка?

– Да. Катя в больнице с аппендицитом. Так что неделю-две я выполняю роль няньки, а ты мне в этом помогаешь. Идет?

Расставляя недостающие точки над i, Лебедев разувается и подхватывает на руки застывшую посреди коридора Маришку. Обнимает ее крепко, трется носом о нос, мажет большим пальцем по розовеющей щечке.

А меня вдруг затапливает неуместная щемящая нежность. Интересно, с их с Дашей ребенком Никита такой же ласковый? Он так же трепетно относится к сыну или к дочке, кто там у них родился? Читает сказки на ночь, отвозит в школу по утрам, делает подделки на праздники?

Тысячи картинок пересматриваю за одно короткое мгновение. Старательно давлю поднимающуюся из глубины досаду. Приклеиваю на лицо приближенную к естественной улыбку и заговорщически подмигиваю наблюдающей за мной крохе.

– Идет.

Мне, действительно, не сложно собрать с малышкой паззл, или слепить что-то из пластилина, или раскрасить рисунок какой-нибудь Диснеевской принцессы, обитающей на страницах модной раскраски. Мне не сложно спеть с ней в два голоса песню, или выучить короткий стишок, или сыграть в дочки-матери, пока Лебедев будет звонить партнерам и обсуждать грядущие сделки или назначать встречи.

Что по-настоящему сложно, так это не фантазировать о том, какой могла бы быть наша семья, сложись все иначе семь с лишним лет назад. Еще сложнее не вздрагивать и не отшатываться при виде матери Никиты, грациозно вплывающей в коридор и берущей меня на прицел выцветших синих глаз.

– Привет, сын. Здравствуй, Кира.

– Здравствуйте, Вера Аркадьевна.

Вытаскиваю из себя глухо и на автомате вцепляюсь в воздушную ткань кажущейся слишком простой блузки. Ощущаю себя неуместно и дешево в самой обычной одежде не из люксового бутика и утыкаюсь взглядом в пол, растрачивая накопленную уверенность.

В эту секунду мне снова пять. Я снова разбила мамину любимую вазу. И снова боюсь в этом признаться. По крайней мере, ощущения такие же неприятные.

– Вы, наверное, пообедать не успели, Никит? Перекусите что-нибудь. У нас полный холодильник.

Ломая стереотипы, заботливо сообщает моя несостоявшаяся свекровь и заставляет поверить в то, что этот мир совершенно точно сошел с ума. Реки повернулись вспять, растаяли льды Арктики, ожили вымершие динозавры.

И я даже поддаюсь первому порыву. Пытаюсь прочистить уши. Протираю глаза. Но это не помогает избавиться от галлюцинации. Вежливая, Вера Аркадьевна все так же стоит в полуметре от меня и терпеливо ждет какой-то реакции.

– Ты зря отказываешься, Кира. Борщ очень вкусный. Мы с Никитой вместе готовили.

– Ты умеешь варить борщ?

Получаю второй шок за короткие три минуты и изумленно тыкаю Лебедева ногтем в плечо. Когда мы расстались, он не слишком-то увлекался кулинарией и вряд ли мог сварганить что-то более сложное, чем бутерброд или яичница-глазунья. И то делал это с такой вселенской скорбью, что тут же хотелось отобрать у него хлеб и подсолнечное масло.

– Сварить борщ? Слепить пельменей? Испечь торт? Легко.

Самодовольно хвастается Никита, а я все больше убеждаюсь, что попала в какую-то иную реальность. Где вчерашние ленивые мажоры превращаются вовсе не в заносчивых принцев, а в надежных работяг. Где их матери из вредных Круэлл становятся божьими одуванчиками. А ты испуганно хлопаешь ресницами посреди этого сюра и не можешь свыкнуться с произошедшими колоссальными изменениями.

В общем, я так тщательно складываю из букв а, п, п, о слово «вечность», что даже не замечаю, как Вера Аркадьевна обнимает сына, целует Маришку в висок и выскальзывает за дверь, потому что ее такси давно приехало и ожидает внизу.

– У мамы просто плановое обследование сегодня. Не хочется рисковать после папиного инсульта. А нанимать няньку ради пары часов – плохая идея.

Мягко объясняет Никита, пока я оправляюсь от потрясения и аккуратно водружаю туфли на подставку для обуви в углу, и относит племянницу в громадную гостиную, где впору потеряться.

Я молча шагаю следом за ними. Ступни утопают в мягком ворсе ковра. Интуиция кричит о том, что звук у Лебедевской стереосистемы лучше, чем в любом кинотеатре. Да и весь интерьер стоит такие астрономические деньги, которые мне даже не снились.

– Отмирай, Кира. Побудешь пока с Маришей? Мне надо сделать пару звонков.

– Да, конечно.

Отмираю. Выдыхаю со свистом. Отталкиваюсь от пола. Падаю на огромный диван, куда Никита уже посадил племяшку, и отрешаюсь от внешнего мира. Зацикливаюсь на солнечном кучерявом чуде с пронзительными серыми глазами и робкой улыбкой и больше не чувствую дискомфорта.

– Летел лебедь по синему небу…

Возвращаюсь в далекое детство, вспоминаю, как поддавался мне папа, и сама поступаю так же. Намеренно не отдергиваю руку. Позволяю маленькой ладони накрыть мою. И вместе с Маришкой заливаюсь искрящимся смехом.

А потом загадываю малышке шарады. Учу ее считалочкам. И внимательно рассматриваю красивую куклу, которую «вчера подарил дядя Никита». Может, это какая-то хитрая проверка, устроенная Лебедевым, но в обществе его племянницы мне уютно и хорошо.

Я не замечаю, как стремительно проносится пара часов. Пропускаю момент, когда Никита возвращается в гостиную, и вздрагиваю, стоит его подбородку упереться мне в ключицу.

От него пахнет ментолом и терпким сандалом. Несколько верхних пуговиц рубашки расстегнуты, рукава закатаны по локоть, галстука нет. Сейчас он не терминатор, не капитан Америка и не большой босс – просто обычный мужчина, на которого много всего навалилось.

Пока я изучаю свершившиеся метаморфозы, он упирает ладони в диван и еще больше подается вперед, разглядывая сложенный нами с Маришкой карточный домик. Заинтересованно изгибает бровь и случайно задевает мое запястье, отчего предательские мурашки напоминают о своем существовании и устраивают кросс вдоль позвоночника.

– Поладили? – спрашивает Никита негромко и не дает ответить, опережая. – Вижу, что поладили. Я почему-то не сомневался.

– У тебя замечательная племянница. Ничего удивительного.

Отмахиваюсь, нивелируя свои заслуги, и молчу о том, что умею находить общий язык с детьми. Когда у тебя растёт семилетний сын, поневоле становишься экспертом в тысяче самых неудобных вопросов, гуру в сотне лучших игр и врачом-самоучкой, у которого в сумочке все. Начиная от перекиси водорода и зеленки, заканчивая средством от аллергии.

– Не знаю, как вы, а я голодный. Обедать будем?

– Ужинать.

Поправляю Никиту, косясь на часы, и помогаю накрыть на стол. Борщ, действительно, оказывается выше всяких похвал. Утку по-пекински можно смело отправлять на выставку высокой кухни. А эклеры с заварным кремом нужно срочно удостоить звания «десерт года».

В общем, от еды, приготовленной Лебедевыми, я получаю самый настоящий гастрономический оргазм, о чем спешу сообщить только что вернувшейся Вере Аркадьевне. И если раньше она бы обязательно отчитала меня за такую фривольность, то сейчас робко улыбается и осторожно поглаживает меня по спине, когда мы обуваемся в коридоре.