И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Вагон качнулся на стрелке, отчего Рене слегка стукнулась головой о стекло, в которое упиралась, и руки опять нервно оттянули манжеты. Она ничего не понимала, хотя после всех потрясений именно эта новость показалась немного плоской. Пожалуй, даже логичной. Ведь, если так посмотреть, все было очевидно с начала. Не хватало только одного значения, чтобы распутать не самое сложное уравнение, однако Рене его прозевала. Намеренно не заметила или не захотела даже подумать, что такое возможно — кто знает.

В ту ночь она, конечно же, не спала. Молча выйдя из машины, Рене взбежала по шатким ступеням и тихо, но быстро прикрыла за собой дверь. Наверняка Тони хотел что-то сказать. Она видела, как потянулась его рука к стиснутым от нескончаемой дрожи коленям, но торопливо дернула ручку, вывалилась на подтаявший снег и бросилась прочь. Да, назвать это как-то иначе, чем бегством, было бы наглой ложью. Потому что, оказавшись в квартире, Рене закрыла все три замка, прямо на пол скинула куртку и перепачканные грязным снегом ботинки, а потом влетела в комнату, закрыв за собой еще одну дверь. По пути она случайно зацепилась за свесившийся с дивана плед, тут же запуталась в его длине, споткнулась и рухнула на один из стульев, где и затихла. Рене медленно натянула на плечи колючую ткань, накинула на голову и… Спряталась. Завернулась так, будто собиралась прожить в этом убежище не меньше, чем до весны. Из маленького зеркала на столе выглянуло бледное отражение с запавшими глазами и всклокоченными волосами, а голову сдавило знакомой опасной болью. Рене осторожно потянулась в карман за таблетками. Ну что, дорогая, допрыгалась? Лишь бы не было новых гематом… Несколько пилюль судорожно отправились в рот, и Рене проглотила их, даже не удосужившись запить водой. Для этого пришлось бы встать, но она так боялась лишний раз пошевелиться, что пряталась под колючим пледом и нервно прислушивалась к шорохам сонного дома.

За ночь дважды начинался снегопад. И Рене неотрывно следила, как в свете единственного уличного фонаря тот налипал на мутное стекло, пока сон все-таки не победил уставший разум. Утро же началось внезапно. В голове плавала ленивая мигрень, скрюченные конечности окончательно затекли, а лоб болел от твердой столешницы. И все равно шевелиться отчаянно не хотелось. Радио включилось несколько минут назад и теперь вместе с «OneRepublic» уверенно намекало, что кое-кому слишком поздно извиняться. Рене едва слышно фыркнула. В последние месяцы в бакелитового приятеля будто вселился один из пророков.

«I'd take another chance, take a fall, take a shot for you»,

 — просило оно, но Рене лишь сонно заворчала . Дрожь давно унялась, но слабость по-прежнему была сногсшибательной. К тому же в горле мерзко першило, а еще ломило суставы. Хотелось лечь и проспать сутки кряду, да только вот в полдень предстояло быть на центральном вокзале, а потом трястись в переполненном поезде. Так что следовало бы встряхнуться и собрать, наконец, вещи, но вместо этого Рене машинально переплетала косички. Одну и вторую. Несмотря на усталость, пряди идеально ложились под ловкими пальцами, словно то был академический узел. И закончив, Рене на негнущихся ногах сползла с насеста, наскоро умыла в ванной лицо и почистила зубы, а потом подхватила брошенную куртку и вышла за дверь. Вернуться домой она уже не успеет, но у Энн наверняка найдется пара лишних кофт. Ей же срочно надо кое с кем встретиться. И это будет не Энтони, мать его, Ланг! Потому что есть еще один человек, который мог рассказать интересные вещи. Прояснить то, что в эту ночь так и не сошлось в голове Рене в единую строгую линию и теперь казалось абсурдным. Настолько, что было непонятно, как она не заметила это сразу. Ведь стоило лишь хорошенько подумать, и странности становились до смешного очевидными.

«It's too late to apologize, it's too late…»[71]

Правда о визите Энтони в Квебек натолкнула на странную мысль, что, словно нить из клубочка, потянула за собой остальные. Профессор хотел для нее практики в Монреале и, казалось бы, смерть должна была этому помешать, но ничего подобного. Вопреки всему, прямо сейчас за двести километров от Шато-Фронтенак Рене шагала по утреннему заснеженному городу и уверенно перепрыгивала через сугробы. Странно? Немного. Однако на этом чудеса не заканчивались. Каким-то неведомым образом Рене умудрилась насильно попасть именно в хирургию. Мало того, к лучшему травматологу. Забавно? Но не больше, чем простой факт — в тот августовский день на месте Тони должен был стоять Энгтан. Обиженный племянник и талантливый врач, что проигнорировал похороны собственного дяди. И тот, кто оплатил тесты. А еще, похоже, нашел для почти неприкаянной Рене местечко у своей матери — Леи Энгтан. Так разве это не знак, что и ему тяжело. Какой бы ни была сильной обида, Колину Энгтану тоже было тоскливо. Причем, видимо, невыносимо, раз его озаботила судьба девчонки, от которой все отказались. И значит, у Рене появился шанс объяснить, как переживал профессор Хэмилтон. Как вспоминал и сожалел годами о ссоре. Да, именно так! Ах, признайся Тони чуть раньше, сколько времени не утекло бы впустую. Как скоро снизошел бы покой на их души. Милый, милый Тони! Она обязательно поговорит с ним чуть позже и зацелует каждую хмурую морщинку на узком лице, но пока ее путь вел в кабинет главного врача монреальской больницы.

Когда Рене влетела в двери центрального входа, уже рассвело. Ворвавшись в переполненный холл с засыпанной снегом парковки, она резко закашлялась и остановилась. После морозного воздуха в горле противно першило, а нос окончательно перестал дышать, так что пришлось открыть рот, отчего вновь свело больную гортань. Кажется, она все-таки заболела. Вот ведь раззява. Рене снова откашлялась в локоть и быстро зашагала вперед, прокладывая себе тропку меж суетившегося персонала и первыми посетителями. Жизнь в больнице не утихала ни на секунду, но утренняя пересменка всегда была самым тревожным временем. А Рене спешила. Она хотела успеть поговорить до начала рабочей суматохи и потому торопливо пробиралась вперед.

В больницу прокрадывалось Рождество. Повсюду висели праздничные растяжки, с потолка спускались маленькие Санты, а шарики, мишура и искусственный снег облепили собой каждый миллиметр длинной информационной стойки. Все пестрело, переливалось огнями и радужными отблесками. И потому узнать кого-то среди кучи людей и мохнатых искусственных елей можно было, только если прицельно разглядывать лица, которые кутались в заснеженные шарфы или прятались в высоких воротах курток. Так что, похоже, Энтони действительно ждал. Рене не знала, успел ли он наведаться к ней домой или обладал даром предвиденья, но определенно был настроен решительно. А потому она даже не успела понять, откуда Ланг вообще появился, когда ее перехватили прямо посреди очередного шага и потащили в уголок к одной из наряженных елок. Там оказалось удивительно пусто и тихо, так что она отчетливо расслышала промелькнувшее в голосе недовольство.

— Ну и куда ты опять помчалась? Я думал, мы вместе поедем в Квебек, — сказал Энтони.

Сегодня он был гладко выбрит, на удивление даже причесан и одет в шерстяное пальто (разумеется, черное). Под распахнутыми полами виднелась столь же траурные рубашка и джинсы. Честное слово, доктор Ланг будто решил поглотить в себе все краски мира. От него пахло морозной свежестью и чем-то еще, незнакомым и неродным, отчего Рене невольно напряглась. Однако в этот момент он осторожно провел кончиком большого пальца по ее скуле, длинно выдохнул и потянулся к растрепавшимся волосам. Метро не оставило ни единого шанса некогда аккуратной прическе.

— Ты не спала. — Фраза звучала как утверждение, так что Рене не стала спорить. Знала, что наверняка выглядит просто ужасно, и Энтони не привык к такой запущенности, но сил на смущение или стыд уже не нашлось.