Вирджиния Эндрюс - Паутина грез
— Ох, сынок, ты взял в жены настоящую городскую девчонку. Отхожее место и есть туалет. Ты идешь в маленький домик в дальнем углу двора и высаживаешься на стульчак с дыркой.
Наверное, я побледнела, не знаю, но мать Люка вдруг перестала улыбаться и с упреком взглянула на сына. Он бросил на пол мой чемодан и ласково обнял меня.
— Не горюй, Ангел, у тебя будет и настоящий туалет, и даже ванная комната. Очень скоро, поверь. Я подзаработаю еще немного деньжат и сразу примусь за постройку дома в долине, вот увидишь.
— Ты знаешь, как готовить кроличье рагу? — поинтересовалась у меня Энни. Тут я увидела на столе перед ней небольшой деревянный ящик, где в ледяной крошке лежали битые кролики. Я сглотнула подступивший к горлу комок. — Сейчас обдеру их и поделюсь своим знаменитым рецептом.
— Мать готовит кролика как никто другой, — вставил Люк.
— Я ни разу не пробовала кролика, — через силу произнесла я.
— Тогда ты оценишь по достоинству это блюдо, — сказал он.
Я кивнула и оглянулась, чтобы отвлечься. Родители Люка были беднейшими людьми, каких я только видела, но они жили достойно и полноценно. Тоби Кастил олицетворял собой доброту, заботу, участие, а Энни — гордость и силу. Я сознавала это, несмотря на усталость, смущение и даже испуг. Вышло так, что судьба бросала меня в очередной омут испытаний, и это тогда, когда я ожидала, что шагну в волшебные двери безмятежного счастья. Однако теперь я видела, что Уиллис — не место для слез и вздохов. Здесь существует одно — труд, тяжкий повседневный труд, без которого борьба за жизнь будет проиграна вчистую. Может быть, неплохо, что мне предстоит несладкая доля. Может быть, я стану сильнее, гибче, крепче и тогда смогу выдержать все, что ни пошлет мне коварная жизнь, увы, полная лишений и зла. Уж это я познала на собственной шкуре.
— Надо еще картошку почистить, — сказала Энни, указывая на корзину в углу кухни.
— Давайте почищу, — вызвалась я, хотя никогда не занималась этим. Она скептически глянула на меня, чем только раззадорила мое самолюбие. — Где картофельный скребок?
Мать Люка снова улыбнулась:
— У нас в хозяйстве не водится всяких мудреных приспособлений, Ангел. Бери вон тот ножик да работай: но смотри, глубоко не срезай. А ты, Люк, отнеси ее вещи за штору.
— За штору? Но где же вы с отцом будете спать? — с тревогой и недоумением спросил Люк.
— Мы и на полу прекрасно выспимся, верно, отец? Нам не впервой.
— Что правда, то правда, — подтвердил старый Кастил.
— Но…
— Ты бы не препирался, Люк. Насколько я вижу, вы затеяли ребенка заводить. Если уже не завели. — Энни пристально посмотрела мне в лицо, будто по глазам могла узнать, беременна я или нет. — Все Кастилы зачаты на постели, — добавила она. — Молю Бога и надеюсь, чтобы так было во веки веков.
— Ладно, мать.
Люк отодвинул штору, за которой скрывалась старомодная пружинная кровать с несколькими тюфяками и одеялами. Ложе не имело ничего общего даже с кроватью в дешевом мотеле, где мы провели позапрошлую ночь, но именно эта постель должна была стать для нас брачной. Так уж распорядилась жизнь.
Не было на свете явлений более противоположных, чем Фартинггейл и Уиллис. Я вырвалась из Фарти и в бегстве своем зашла настолько далеко, что мать и Таттертон, казалось, остались в другой галактике. Новый мир встречал меня так сурово, что я была в шоке, но твердо решила никогда не возвращаться назад.
Несмотря на грубоватую манеру держаться и строгий, придирчивый взгляд. Энни Кастил оказалась прекрасной собеседницей. Она внимательно слушала долгий рассказ о моей жизни. В ее глазах было не только удивление или интерес, я видела в них искреннее сочувствие. Конечно, я не стала говорить ей о том, что Таттертон изнасиловал меня. Ведь Люк хотел скрыть от родителей тайну моей беременности. Но Энни непременно хотела знать, почему я сбежала из родного дома, и я объяснила, что новый мамин муж преследовал меня, а мать всю вину за это переложила на свою дочь.
— Без отца, который мог бы защитить меня, без матери, которая во всем доверяла бы мне, я почувствовала себя совершено одинокой и решила уйти навсегда. Я собралась к бабушке, но по дороге встретила Люка. И все изменилось. Мы полюбили друг друга.
Энни с пониманием кивнула и вручила мне пучок моркови, которую требовалось помыть и почистить. Но разговор наш не прервался. Когда я упомянула о своем кукольном портрете, то есть об Ангеле, Энни велела мне оставить работу и немедленно достать из чемодана свою подружку. Она хотела своими глазами увидеть, чем же тешат себя богатые. При одном взгляде на Ангела глаза женщины вспыхнули восхищением. Она призналась, что никогда не видела такой красоты.
— Я была еще малышкой, когда папа вырезал мне куколку из полешка. Дорогих игрушек у нас не водилось. Но таких диковинок я даже в магазинах Уиннерроу не видала. А уж после свадьбы стало совсем не до кукол. Девчонок-то у нас нет, одни мальчишки. Шестеро. Не сразу я свыклась с мыслью, что дочки у меня не будет. Зато надеюсь, что вы с Люком родите нам девчоночку, — с затаенным трепетом произнесла Энни. И я поняла, что эта простая, грубоватая женщина — самая добрая и ласковая из всех, кого я знала. Я от души жалела ее, жалела, что ей выпала такая тяжелая доля, что не было у нее возможности красиво одеваться, делать модные прически, маникюр, макияж. Но ее счастье составляли иные радости.
— Я тоже надеюсь на это, Энни, — откликнулась я.
Она задумчиво посмотрела на меня, а потом быстро проговорила:
— Если хочешь, можешь звать меня матерью. — Улыбка засияла на моем лице. — Ладно, давай мясом займемся. Насколько я знаю наших парней, они вот-вот начнут от голода топать ногами.
— Конечно, мама.
Много открытий совершила я в тот день: впервые воспользовалась деревенским туалетом, сидела за дощатым обеденным столом и ела еду, о которой прежде не подозревала. Но это было на редкость вкусно. После обеда папаша Кастил вновь взялся за банджо, они с Люком даже спели несколько песен. Домашней выпивки они употребили довольно много, и скоро я заметила, что оба изрядно захмелели. Кастил потащил сына танцевать джигу. Они уж совсем разошлись, когда Энни резко выговорила обоим за глупое поведение. Люк сразу обернулся на меня, и я тоже покачала головой. Этого оказалось достаточно, чтобы он успокоился и даже протрезвел.
Было уже совсем поздно, когда мы с Люком вышли на крыльцо — послушать звуки ночи. В чаще ухали совы, квакали на далеком болотце лягушки, приглушенно трещали кузнечики и даже взвизгивали койоты. Но в этих песнях горного леса не было ничего грозного, наоборот, я ощущала мир и покой. Ведь рядом сидел Люк, он крепко держал меня за руку, мы вместе смотрели на звезды, вдыхали ночную прохладу. Ни глухая чаща, ни убогая хижина не пугали меня, я была счастлива сбросить иго Фартинггейла.
