Ева Модиньяни - Женщины его жизни
– Шампанского и зрелищ, не так ли, господа? – обратился он к собравшимся. – Зрелищем вы насладились сполна. Но праздник продолжается. Угощает барон Монреале.
Он обернулся к Маари, взяв ее под руку:
– Пойдем? – И они вместе вышли в теплую парижскую ночь.
* * *Они долго бродили без всякой цели по почти пустынным улицам, погруженные в свою мечту, и случайно оказались на набережной Турнель. Ресторан «Серебряная башня» был еще открыт. Они обменялись взглядами, улыбнулись и поняли друг друга без слов.
– Филе камбалы или устрицы? – предложил он.
– И то, и другое, – решила Маари.
Но они заказали только устриц и выпили шампанского.
– Когда я была девчонкой, я все мечтала о своей первой любви, – начала она своим музыкальным голосом. – Мне представлялся незнакомый красавец, который подойдет ко мне, пристально поглядит в глаза, нежно поцелует и скажет: «Пойдем!» И я пошла бы за ним с бьющимся сердцем, но без страха. Потому что он стал бы моим мужем.
– Но ведь именно это я тебе и сказал! – радостно воскликнул Барон.
– Но ты же не незнакомец, – уточнила она. – Ты более знаменит, чем Ричард Бартон [77] или Гюнтер Сакс [78]. И ты белый. А я мечтала об африканце, таком же, как я сама.
Бруно решил, что Маари шутит, но это было не так.
– Я всегда полагал, что расисты – это мы.
Официант подал кофе, и Барон закурил сигарету.
– Мы не расисты, – объяснила Маари, наклонившись к нему, – просто у нас есть веские причины отстаивать расовое достоинство, которое принадлежит нам по праву. Ваше пресловутое превосходство – это всего лишь плод недоразумения. Именно мы являемся древнейшей расой. Первым представителем вида homo sapiens на земле была африканская женщина. Ты этого не знал?
– Решила проверить мой коэффициент умственного развития? – Он почувствовал себя задетым.
– Просто пытаюсь объяснить себе самой, что со мной происходит.
Они были последними посетителями знаменитого ресторана; усталые официанты стойко и терпеливо ждали, хорошо зная щедрость Барона.
– Могу ли я тоже узнать, что с тобой происходит? – спросил он, взяв ее за руки через стол.
– Ты мне нравишься, Барон, – призналась Маари. – Но я боюсь оказаться всего лишь предлогом для разрыва нежелательной помолвки.
В глазах Бруно сверкнуло удовлетворение.
– Можешь не рассчитывать на помощь с моей стороны. Только время покажет, ошибаешься ты или нет.
Кофе остывал в чашках.
– Видимо, у меня нет другого выбора. – Все ее движения, жесты, взгляд говорили о влюбленности.
– Мне кажется, я люблю тебя, – признался он, – но я даже не знаю, кто ты.
– Просто женщина, – ответила она. – Может быть, легкая интрижка, а может быть, большая любовь. Ты же сам сказал, что только время поможет ответить на эти вопросы. Время – справедливый судья. Мы можем ему довериться.
По знаку Барона метрдотель вызвал такси. Крупная купюра перешла из рук в руки и исчезла, как в цирковом фокусе.
– Куда едем? – спросил шофер. Рядом с ним на переднем сиденье лежала, свернувшись, большая немецкая овчарка.
– Дай ему свой адрес, – предложил Барон. – Мой телефон сейчас, наверное, разрывается от звонков.
– Я не против, – согласилась Маари.
Они вышли у здания прошлого века на улице Изящных Искусств и, поднявшись пешком на шестой этаж по узкой каменной лестнице, оказались в мансарде, из окон которой были видны крыши старинного квартала Сен-Жермен-де-Пре. Светало.
Маари подошла к телефонному аппарату и сбросила трубку с рычага.
– Вот самый простой способ избавиться от телефонных звонков, – сказала она, в очередной раз поразив его. – Ты этого не знал, Барон?
– Я искал предлог прийти к тебе, – признался он. – И ничего умнее не придумал.
Бруно чувствовал себя необыкновенно легко и хорошо в этом доме, где все дышало покоем. Ему нравились обои в прованском стиле и толстый мягкий палас с разбросанными там и сям подушками. Книжный шкаф занимал целую стену. Одна дверь вела в кухню, другая – в ванную, отделанную темно-розовым кафелем.
Маари сбросила туфли, и Бруно последовал ее примеру.
– Как ты насчет чашки крепкого кофе? – И, не дожидаясь ответа, она вышла в кухню.
Барон огляделся в поисках стула, кресла или кушетки, но в комнате не было даже табуретки, поэтому он решил устроиться на одной из подушек, и это сиденье оказалось вполне удобным.
Маари вернулась с двумя большими дымящимися чашками кофе на простом деревянном подносе, поставила его на пол и села рядом с Бруно.
– Это и есть весь твой дом? – смущенно спросил он.
– Да, а что? Чего-то не хватает? – осведомилась она лукаво.
– Кровати, – ответил он. – Если не ошибаюсь, в домах обычно бывают кровати.
Маари взяла с подноса чашку и протянула ему.
– Там, где я родилась, – добродушно объяснила она, – кроватей не существует. И уверяю тебя, в моей стране люди спят так же крепко, как в Париже. После целого дня тяжелой работы, когда хочется спать, уснешь и на охапке листьев.
– Готов признать, что подушки все-таки лучше охапки листьев, – улыбнулся он.
– Ты считаешь меня дикаркой? – Она маленькими глоточками пила кофе. Ее колеблющийся стан волновал и притягивал его.
– Иногда на охоте, – стал рассказывать Бруно, – мне приходилось спать в спальном мешке. А однажды я спал в сторожке на овечьих шкурах. – Он вспомнил, как Кало однажды привел его в свое тайное убежище. – Но я и вообразить не мог, что в Париже обитает обворожительное существо, которое спит на полу.
Маари было приятно вызывать удивление у человека, который, если верить его легенде, не должен был удивляться ничему.
– И все же это так.
– Снобизм не имеет пределов, – засмеялся Бруно. – Но меня ты не заставишь спать на полу.
В глазах Маари загорелось желание.
– Я и не думала, что ты пришел сюда спать, – заметила она.
– Именно поэтому мне и нужно более или менее удобное ложе. – Их взгляды встретились, руки потянулись друг к другу.
– На подушках даже лучше, – сказала она. – Вот увидишь. Сперва проверь, потом поверь.
Она поднялась с кошачьей грацией и скрылась в ванной. Вскоре послышались звуки воды, льющейся из душа. Затем она появилась, великолепная в своей наготе, черная и сверкающая, как августовская ночь. Бруно чувствовал себя смущенным и скованным, как во время первого любовного свидания с Люсиллой. Маари была ни на кого не похожа, ее редкостная красота ослепляла, как блеск сокровищ.
– Это все еще я, – ободряюще кивнула она.
Ему вспомнилась «Венера после купания», статуэтка черного дерева, выделявшаяся среди других предметов искусства на этажерке в одном из салонов на вилле Сан-Лоренцо, такая хрупкая на вид, что ее, казалось, могло переломить одно дуновение, и такая прочная, что никакой ураган ей был не страшен.
