Ева Модиньяни - Женщины его жизни
– Довольно! – властно вмешался Альфонс де Мартиньи, чем буквально потряс дочь, привыкшую к его снисходительности и терпению. – Ты поедешь на этот треклятый прием. Ты сама его устроила. И будешь вести себя, как подобает дочери де Мартиньи.
Профессорам школы злословия, собравшимся «У Регины», хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что между женихом и его суженой пронеслась буря. Но как бы то ни было, чье-то дурное расположение духа или семейная ссора не могли остановить запущенный в ход сложный механизм официального праздника.
Церемониал соблюдался неукоснительно. Ракетой первой ступени стало шампанское: под его опьяняющим воздействием разговор оживился, злые языки заработали вовсю, оркестр нашел нужный ритм, начались танцы. Бруно, помнивший, как его дед танцевал вальс в салонах виллы Сан-Лоренцо, терпеть не мог современной марионеточной трясучки, лишенной достоинства и грации, Клодин же, напротив, во что бы то ни стало хотела танцевать, тем более что партнеров, готовых подергаться в паре с мадемуазель Денежный Мешок, было в избытке. Будучи прекрасным актером, Бруно делал вид, что следит за ходом событий с неослабевающим вниманием, и вежливо отвечал на все обращенные к нему вопросы. Он сидел в кресле, отодвинувшись от танцующих, курил сигарету за сигаретой и пил виски.
– Почему вы так упорно здесь сидите, вам ведь очень хочется уйти? – раздался голос у него за спиной. Это был голос сирены: грудной, музыкальный, как звук виолончели.
Пораженный чарующим напевом, Бруно боялся обернуться: а вдруг это слуховая галлюцинация?
– Кто вы? Живое существо или потустороннее явление? – спросил он, сохраняя неподвижность.
– Решайте сами. – Женщина предстала перед ним: высокая стройная негритянка, ослепительная и знойная, как августовская ночь.
– Мы знакомы? – Более глупого вопроса ему в жизни не приходилось задавать: такую женщину, раз увидев, невозможно было забыть.
– Я вас знаю. – Ее губы приоткрылись в светлой улыбке, а в янтарных глазах вспыхнуло восхищение.
– Это нелепо. – К нему понемногу возвращалась его обычная живость.
– Что именно? То, что я вас знаю?
– Нелепо то, что я вас не знаю. – Он поднялся и поцеловал ей руку.
– Клодин месяцами только о вас и говорит.
– Стало быть, вы знакомы с Клодин, – с грустью вздохнул он, вспомнив о своей невесте.
– Клодин знакома со мной, – уточнила незнакомка. – Если бы не моя скромность, я бы представилась вам как самая популярная фотомодель в Париже. Меня зовут Маари.
– Мне очень стыдно, – принялся оправдываться Бруно, – но, к сожалению, этот мир мне незнаком.
– Мир фотомоделей?
– Мир моды вообще и в частности мир фотомоделей. И все же я теперь припоминаю… – Он вспомнил фотографии, случайно увиденные в журналах. Они, безусловно, были бледнее оригинала.
– Вот видите, значит, в каком-то смысле вы тоже меня знаете! – У нее в ушах на длинных золотых цепочках раскачивались чистейшей воды бриллианты, сверкающие капли света. – Что-то вы не похожи на счастливого жениха. Мне кажется, вам тут очень одиноко.
– Хотите составить мне компанию? – спросил он с воодушевлением.
– Ну, раз вы просите, да еще таким тоном. – У нее была такая пленительная улыбка, такой певучий голос, такие волнующие духи, что Бруно позабыл обо всем на свете, очарованный этой сказочной красотой.
Барон пригласил ее сесть.
– Нет, спасибо. – Она грациозно покачала головой. Волосы у нее были короткие, мелко вьющиеся до самых корней и необыкновенно мягкие.
– Знаете, чего мне хотелось бы больше всего на свете? – сказал Барон.
– Готова выслушать самое непристойное признание, – приняла вызов Маари.
– Мне хотелось бы провести рукой по вашим волосам, – откровенно признался он.
– Можете это сделать, если хотите. – Она не сводила с него своих удивительных глаз, и в них светилось нечто большее, чем простое дружелюбие. – Но вам придется поторопиться. Я собираюсь уходить.
– Я тоже хотел бы уйти с этого дурацкого спектакля, – ответил он, – но боюсь, что для помолвки требуются по меньшей мере двое, и я – один из этих двоих.
– У вас, по-моему, нет ни малейшего желания доиграть спектакль до конца. – Она читала его мысли.
– Это правда, – признался он.
– Опасаетесь скандала? – Маари явно искушала его.
– Я связан словом, – напомнил он.
– Но не чувством, – уточнила она.
– Брак и любовь не всегда идут рука об руку.
– Очевидно, я ошиблась адресом, – насмешливо улыбнулась Маари. – Я-то думала, что говорю с Бароном Монреале.
Она была неотразима в вечернем платье белого крепа с узкими рукавами, отделанном по вороту бриллиантовой россыпью. Ее гибкое тело пришло в движение, под белым шелком обозначились крепкие маленькие груди и длинные ноги.
Стальной взгляд Бруно пытался проникнуть в представшую перед ним загадку. Он приблизился к ней, словно они были одни на огромном весеннем лугу, и сжал ладонями нежное, будто выточенное из нефрита лицо Маари. Многочисленные головы повернулись в их сторону.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – Они пожирали друг друга глазами.
– Нет, – ответила Маари.
– Я тоже не верю, – прошептал Бруно, – но я люблю тебя.
– Вот видишь, сколько прописных истин оказываются правдой, – усмехнулась она.
Не обращая внимания на щелкание фотокамер и вспышки магния в полутемном зале ресторана, Бруно прижался губами к губам Маари и поцеловал ее. Время остановилось, оркестр умолк, потрясенные гости вытаращенными от изумления глазами следили за неожиданным поворотом событий, которого ни один из них, постоянных охотников за сенсациями, не смог бы не только предугадать, но даже вообразить.
– Я люблю тебя, Маари, – сказал Бруно.
– Я люблю тебя, Бруно, – сказала Маари.
Они вновь потянулись друг к другу. Это был долгий, самозабвенно страстный поцелуй.
Клодин нарушила очарование, обрушившись на них как фурия. Она ударила Маари:
– Грязная черномазая шлюха!
– C'est formidable! [76] – воскликнул один из фоторепортеров, не переставая щелкать затвором. Этим снимкам суждено было обойти газеты и журналы всего мира.
Маари ответила оплеухой, едва не сбившей с ног богатую наследницу.
– Я черномазая, Клодин, – сказала она, – но не называй меня своей товаркой.
Мадемуазель де Мартиньи истерически набросилась на Бруно, но он остановил ее железной рукой.
– Ты меня еще не знаешь! – визжала она. – Ты не знаешь, на что я способна. Я тебя растопчу. Я тебя уничтожу. Я сотру тебя в порошок.
Никто не ожидал столь многого от этого вечера. Бруно передал лишившуюся чувств Клодин с рук на руки ее коварным подругам.
