Ева Модиньяни - Женщины его жизни
Не желая отставать от массовых иллюстрированных еженедельников, серьезные обозреватели тоже не обошли вниманием событие года, однако если первые, в полном соответствии с ожиданиями своих читателей, расписывали предстоящую свадьбу в духе волшебной сказки, то вторые писали о ней с лицемерной иронией блюстителей общественных нравов. Менялся угол зрения, но объект внимания оставался неизменным: шик, роскошь, громкие имена, любовь, секс, деньги, то есть все, о чем говорят в великосветских салонах и о чем мечтают миллионы, еще верящие в золотую легенду о высшем обществе.
Фотографы и журналисты сновали по огромному залу ресторана «У Регины», где собрался «весь Париж»: самые известные представители высшего света и международных финансовых кругов. Все делали вид, что веселятся, многие скучали, но никто не мог отказаться от участия в блистательном параде.
Пестрая карусель, сверкающая огнями и бриллиантами, приводимая в движение виртуозами злоязычия, начала вращаться, как пузырьки, вскипающие в бокале шампанского.
Лишь герои дня позволили себе опоздать: он, последний отпрыск старинного сицилийского аристократического рода, золотой представитель семейства калифорнийских миллионеров, кумир женщин, и она, капризная и тщеславная наследница династии женевских банкиров, сумевшая отхватить самого завидного жениха, о каком можно было только мечтать.
– Дорогую игрушку она себе купила, – отметила одна из дам, сверкавшая, как витрина ювелира.
– Говорят, у всех остальных не было надежд. Только ему удалось удовлетворить ее аппетиты, – не без зависти намекнула другая.
Клодин вела себя на публике как неприступная девственница, но ничего не предпринимала, чтобы опровергнуть скандальные слухи о своих беспорядочных сексуальных связях. С тех пор как распространилась весть о ее официальной помолвке с Бруно Брайаном, рефлекторы освещали каждый ее шаг.
– Это невеста Барона, – повсюду шептали ей вслед.
Популярность Барона в избранных кругах высшего света затмевала даже престиж ее семьи. Самолюбию Клодин льстило всеобщее внимание, но ее возмущало, что имя Барона идет первым в афише спектакля, который они разыгрывали вместе. Мысль о том, что приходится сиять отраженным светом, вызывала у нее глухое раздражение, и никакая влюбленность не могла его заглушить.
Подарки, приготовленные для гостей, тоже несли на себе печать баронов Монреале. Мужчинам были преподнесены золотые брелоки для ключей работы Картье в виде трилистника, а дамам – подвески той же формы.
Клодин и Бруно прибыли в ресторан «У Регины» с некоторым опозданием. Герои спектакля завладели вниманием публики и удерживали его с большим искусством, однако зоркие глаза наблюдателей подметили на безупречно накрашенном личике прелестной невесты следы недовольства.
Все дело было в том, что, пока шла подготовка к празднику, ей позвонила одна из ее коварных подружек.
– Дорогая, ты видела заметку во «Франс суар»?
Морис, ее личный парикмахер, ученик Кариты, наводил последний блеск на ее черные кудри.
– Ты что, считаешь, что во всей этой кутерьме у меня было время читать газеты?
Клодин говорила правду. Для обладательниц состояний в миллиард и выше каждое появление в свете сопровождается сложным подготовительным ритуалом, напоминающим одевание тореадоров и оперных примадонн.
– Хочешь, я тебе прочту?
Она продала бы собственную мать, лишь бы подпортить настроение любимой подруге в день ее торжества.
– Ну, если ты настаиваешь… – Клодин решила, что легче уступить, чем спорить.
– Вот послушай, – с наигранным сочувствием начала приятельница, – они тут выставляют тебя какой-то Золушкой…
– Ладно, Жозетт, хватит, – попыталась остановить ее Клодин.
Но коварство глухо к мольбам, и подруга в упоении продолжала:
– «Барон Монреале представит тремстам приглашенным свою маленькую швейцарскую миллиардершу. Дочь банкира, золотая Золушка, нашла своего прекрасного принца».
– Это издержки демократии, Жозетт, – серебристым голоском прощебетала Клодин, прежде чем повесить трубку, оставив собеседницу в мучительном недоумении.
Несколько секунд она сидела неподвижно, потом взвилась как ужаленная, набросилась на Мориса, нежными уговорами и лаской пытавшегося ее образумить, и, истошно рыдая, разодрала в клочья платье от Ива Сен-Лорана.
Затем она позвонила Бруно.
– Ты читал газеты?
Это был идиотский вопрос, предвещавший начало новой сцены по никчемному поводу.
– Газет много, – ему не хотелось ссориться.
– Ты читал «Франс суар»? – не отставала она.
– Нет. Но раз ты настаиваешь, могу прочесть, – Бруно был готов на все.
– Они назвали меня Золушкой. – Она рыдала в голос. – Ты должен вмешаться!
Просьба была еще более идиотской, чем вопрос.
– Написанного назад не вернешь. – Это замечание показалось ему самому вполне разумным. – И потом я не вижу здесь ничего обидного.
– Тогда никакой помолвки не будет, – отрезала Клодин.
– Возмездие, вполне адекватное нанесенному оскорблению, – усмехнулся Бруно. Он не был без ума от Клодин, решение жениться было отчасти продиктовано стремлением перехватить инициативу в сделке с Бурхваной, тем не менее он был готов сдержать данное слово. Альфонс де Мартиньи доверил ему посредничество, оттеснив Акмаля, и сделка была заключена. Однако, если Клодин решила разорвать помолвку, он не собирался лезть из кожи вон, чтобы ей помешать.
– И это все, что ты можешь мне сказать? – истерически всхлипывала она.
– Постарайся прийти в себя, а потом перезвони, – спокойно ответил он.
Вместо этого ему перезвонил сам Альфонс де Мартиньи с просьбой вмешаться.
Приехав в парижский особняк де Мартиньи на авеню Маршала Нея у площади Этуаль, Бруно застал Клодин в плачевном состоянии. Сделав над собой усилие, он попытался улыбнуться этой пустой и тщеславной девчонке, глупой, испорченной, самовлюбленной, неспособной взглянуть в глаза реальности.
– Ты! Ты! Всегда и всюду только ты! – накинулась она на него. – Барон Монреале! А я? Меня нет. Я не существую. Я всего лишь швейцарская молочница, недостойная целовать землю, по которой ты ступаешь. Я не стану жить в тени полубога. Я этого не потерплю!
– Никто тебе не мешает объявить о расторжении нашей помолвки, – предложил он. – Ты прославишься как женщина, которая выставила за дверь великого покорителя сердец. Я готов сыграть роль соблазненного и покинутого, но больше ни о чем меня не проси.
Она судорожно ухватилась за спинку стула.
– И больше ты ничего не можешь мне предложить? – Ее губы вздрагивали, глаза полыхали ненавистью.
