Джоди Линн Пиколт - Уроки милосердия

Ева выскакивает из дома и танцует у моих ног.

— Я кое-что вам принесла, — говорю я.

Лезу в рюкзак и достаю пакет со свежеиспеченными кексами.

— Мне кажется, наша дружба плохо отражается на моей талии, — говорит Джозеф.

Он приглашает меня в дом. Я занимаю свое обычное место за шахматной доской. Джозеф возвращается с кофе для нас двоих.

— Положа руку на сердце, не думал, что вы вернетесь, — говорит он. — То, что я рассказал вам в прошлый раз… слишком сложно понять.

«Даже представить себе не можете насколько!» — думаю я.

— Многие слышат слово «Освенцим» и тут же думают, что ты чудовище.

При этих словах я вспоминаю бабушкиного упыря.

— Я решила, что именно этого вы от меня и добиваетесь.

Джозеф морщится.

— Я хотел, чтобы вы ненавидели меня настолько, что готовы были бы убить. Но я не предполагал, чего это будет мне стоить.

— Вы называли лагерь «Всемирная задница»…

Джозеф прерывисто вздыхает.

— Мой ход, да?

Он подается вперед и забирает мою пешку конем. Он двигается осторожно, медленно. Древний старик. Безобидный. Я вспоминаю, как бабушка рассказывала, что у него дрожала рука, и смотрю, как он убирает мою пешку с деревянной шахматной доски, но все движения настолько прерывистые, что сложно сказать, есть ли у него хроническая травма.

Джозеф ждет, пока я вновь сосредоточусь на доске, и продолжает:

— Несмотря на сегодняшнюю репутацию Освенцима, я считал, что мне со службой повезло. Мне не грозила смерть от русской пули. В лагере был небольшой городок, куда мы ходили обедать, даже посещали концерты. Когда мы так отдыхали, можно было подумать, что никакой войны нет.

— Мы?

— С моим братом, который работал в Четвертой группе — администрации. Он был бухгалтером, я занимал более высокую должность. — Джозеф смел крошки с салфетки на тарелку. — Он подчинялся мне.

Я коснулась слона-дракона, Джозеф издал низкий горловой звук.

— Нет? — спросила я.

Он покачал головой. Тогда я положила руку на широкую спину кентавра — единственный ход, который у меня оставался.

— Значит, вы возглавляли администрацию?

— Нет. Я служил в Третьей группе. Был лагерфюрером СС.

— Вы были главным начальником фабрики смерти, — прямо заявляю я.

— Не главным, — поправил Джозеф. — Но среди высшего командования. Кроме того, я понятия не имел, что происходит в лагерях, пока не попал туда в сорок третьем году.

— И вы думаете, я в это поверю?

— Я рассказываю только то, что знаю. Моя работа не была связана с газовыми камерами. Я надзирал за живыми узницами.

— Вам приходилось их отбирать?

— Нет. Я присутствовал при прибытии составов, но отбирать — это была обязанность врачей. Я в основном прогуливался неподалеку. Наблюдал со стороны. Просто присутствовал.

— Надзиратель… — произношу я, и от этого слова во рту становится горько. — Смотритель за непокорными.

— Вот именно!

— Я думала, вас ранило на фронте.

— Меня ранило, но не так сильно, чтобы я не мог справляться со своими обязанностями.

— Значит, вы занимались узницами?

— Этим занимались мои подчиненные, SS-Aufseherin. Дважды в день они присутствовали на перекличке.

Вместо того чтобы передвинуть ладью, я тянусь за белой королевой — изысканно вырезанной русалкой. Я достаточно хорошо разбиралась в шахматах, чтобы понимать: я бросаю вызов судьбе, в последнюю очередь стоит жертвовать столь ценной фигурой.

Я ставлю русалку на пустую клетку, прекрасно понимая, что она стоит на пути у коня Джозефа.

Он поднимает голову.

— Вы же этого не хотите.

Я встречаюсь с ним взглядом.

— Буду учиться на собственных ошибках.

Джозеф, как и ожидалось, берет мою королеву.

— Что вы делали, — спрашиваю я, — в Освенциме?

— Я уже вам рассказал.

— Нет, — отвечаю я, — вы рассказали, чего не делали.

Ева устраивается у ног хозяина.

— Вам не обязательно это слушать.

Я не свожу с него взгляда.

— Наказывал тех, кто не мог выполнять свою работу.

— Потому что умирал от голода.

— Не я создал систему, — отвечает Джозеф.

— Но и не сделали ничего, чтобы ее остановить, — возражаю я.

— Что вы хотите от меня услышать? Что я сожалею?

— А как я могу вас простить, если вы не раскаиваетесь? — Я ловлю себя на том, что кричу. — Я не могу этого сделать, Джозеф. Найдите кого-то другого.

Джозеф бьет кулаком по столу, шахматы подпрыгивают вверх.

— Я убивал их. Да. Вы это хотели услышать? Вот этими руками убивал! Довольны? Это вам нужно было знать? Я убийца и за это должен умереть.

Я глубоко вздыхаю. Лео будет злиться, но кто, как не он, поймет, что я чувствовала, слушая, что офицеры ходили в бары и на концерты, когда моя бабушка лизала пол, на который пролился суп.

— Вы не заслуживаете смерти, — сквозь зубы говорю я. — Только не тогда, когда вы этого хотите, поскольку сами такой роскоши другим людям не дарили. Надеюсь, вы будете умирать медленно и мучительно. Нет, на самом деле я надеюсь, что вы будете жить вечно, чтобы ваши поступки съедали вас изнутри еще очень, очень долго.

Я ставлю своего слона на клетку, которую больше не защищает конь Джозефа.

— Шах и мат.

Встаю и ухожу.

На улице я сажусь на велосипед, оборачиваюсь и вижу его в дверях.

— Сейдж, пожалуйста, не надо…

— Сколько раз вы слышали такие мольбы, Джозеф? — спрашиваю я. — И сколько раз к ним прислушались?

Только увидев Рокко за кофемашиной, я понимаю, как сильно соскучилась по работе в «Хлебе нашем насущном».

— Смею ли верить глазам? Кошка вернулась домой. Станет ли булочки печь?

Он выходит из-за стойки, обнимает меня и, не спрашивая, начинает готовить соевый латте с корицей.

Я еще не видела, чтобы в булочной было так многолюдно. С другой стороны, в это время дня я обычно отправлялась домой, чтобы лечь спать. Тут сидят мамочки в спортивных костюмах, молодые люди, что-то яростно печатающие на ноутбуках, группка дам в красных шляпках, которые делят один шоколадный круассан. Я заглядываю за стойку, в корзины, наполненные искусно испеченными багетами, маслянистыми бриошами, хлебом на манке. Неужели такую популярность булочной принес пекарь, занявший мое место?

Рокко, прочитав мои мысли, кивает на пластмассовую табличку «Дом хлеба с Иисусом».

— Толпы стремятся сюда. Лик место святое влечет. Или возможность пожрать, — произносит он. — Богу мольбу возношу. Если вернешься сюда, Мэри охватит экстаз.

Я смеюсь.

— Я тоже по тебе соскучилась, Рокко. И где же эта благословенная женщина?