Мерил Джейкоб - Венецианская леди
— Назад!
Гондольер повернул лодку к острову Сан-Джиорджио-Маджиоре, возвышавшему свои остроконечные колокольни на фоне звездного неба. Леди Диана посмотрела на далекие огни набережной Рабов, как бы совершенно не замечая присутствия Ручини, сжавшего губы и молча смотревшего на нее.
— Леди Диана, — проговорил он вдруг, — бывают случаи, когда каждый человек, достойный этого имени, не имеет права раскрывать тайну своей деятельности. В настоящий момент мое положение таково, что малейшая неосторожность может вызвать ужасные последствия. Я не был бы откровенен даже с собственной матерью, и вы должны понять мою скрытность.
— Даже с женщиной, любовь которой была бы настолько велика, что она предпочла бы умереть, нежели предать вас?
— Даже с ней!
Леди Диана саркастически усмехнулась.
— Послушайте, Ручини!.. Не покушаетесь ли вы на фашизм?
— Я всегда его поддерживал.
— Жаль. Я не возражала бы против вечерней прогулки по лагуне в обществе заговорщика; жизнь теперь так печально однообразна и лишена всяких красок.
— Какое заблуждение! Никогда Европа не знала периода, более смутного и более благоприятного для приключений. Телеграф, железная дорога и всеобщее избирательное право не убили романтику. Она наполняет все европейские улицы, она подстерегает вас в углу вагона, на пароходе, на тротуаре столицы или в курительной комнате отеля. Облачать ее в маску, капюшон и широкополую шляпу совсем не обязательно. Она прячется в сердцах, леди Диана!.. В горячее время войны романтика живет внутри… Она прячется в темноте подсознания и посещает экзальтированных и полусумасшедших… Некогда ее объектом были любовные похождения королевы, бегство незаконнорожденного или деятельность какой-нибудь секты. Ныне она вдохновляет любителей запрещенных наркотиков или убогих студентов, мечтающих перевернуть жизнь общества. Роман миллиардера XX столетия гораздо богаче приключениями, чем жизнь пирата во времена Дандоло, и в наши дни жизнь однообразна только для ограниченных умов.
— У вас убедительное красноречие, Ручини.
— Я хорошо выражаю то, что чувствую. Мое слово, в противоположность большинству моих соотечественников, только следствие действия. Я сначала действую, а потом говорю.
— За исключением тех случаев, когда вы боитесь неосторожности вашего друга… О, я, конечно, шучу, дорогой мой!
— Разве ваша собственная жизнь, леди Диана, так пестро расцвеченная приключениями и драматическими событиями, не служит блестящим доказательством моей правоты?
— Что вы о ней знаете?
— Немного: но то, что я узнал о вашем прошлом, убедило меня, что вас трудно чем-нибудь удивить и что вы охотно согласились бы с Гете:
«Нужно часто совершать глупости; чтобы продлить жизнь». Вы обладаете этой смелостью жизни. Вы меня понимаете?.. Вы объездили весь мир и научились прожигать жизнь… Вы, как и я, испытали горечь обмана и сладости любви. Тот, кто никогда не ел хлеба, омытого слезами, недостоин ни коснуться вашего платья, ни пожать мою руку, обагренную кровью… Но ваш гондольер подъезжает к Реццонико. Я должен попрощаться с вами и надолго. Завтра утром я уезжаю в Милан, а потом в Рим.
— Ручини, вы приедете в Венецию к празднику, который я даю у себя в ночь Искупителя? Я буду бесконечно счастлива, если вы сможете присутствовали на нем.
— Ах, да!.. Джимми Баттерворс говорил мне, что молодежь, входящая в состав «всей Венеции», решила короновать вас догарессой.
— Простая фигура котильона!
— Я протестую. Пять веков тому назад вы достойны были восседать во Дворце Дожей и принимать с высоты вашего трона процессии двенадцати патрицианок в золотых коронах в память о похищении корсарами невест из церкви Святого Петра…
— Итак, вы вернетесь… к восьми часам в субботу?
— Я, безусловно, возвращусь и не премину присутствовать при триумфе Дианы-Анадиомены, вышедшей воьвсеоружии из спокойных вод Лох-Ломонд.
Ручини попрощался с леди Дианой и исчез за утопавшим в зелени забором дворца Франкетти.
Леди Диана вернулась во дворец, удовлетворенная и заинтригованная. Ночная прогулка оставила странное впечатление, занявшее ее разум, но раздражавшее ее чувственность. В ней происходила борьба тела и духа. Она была слишком умна и осторожна и понимала ясно причину нервного состояния, вызванного в ней разговором с Ручини. Ей нравилось его ясное представление о вещах и его острое понимание людей. Но она страдала от его недоверия, слишком явного и рассчитанного. Леди Диана видела, что он развлекал ее, как развлекают маленького ребенка, рассказывая ей занимательную сказку. Он бросил ей обрывки своей интимной жизни, как укротитель бросает в клетку пантеры шар, чтобы рассеять ее скуку. Он открыл ей кусочек своего сердца, не соблаговолив обнаружить свое внутреннее «я». В этом было что-то шокировавшее, унижавшее и раздражавшее ее. Высокомерная и безразличная, леди Диана привыкла играть сердцами воздыхателей. Теперь же упорная замкнутость этого человека и равнодушие к проявляемому ею вниманию оскорбляли ее. Одна подробность особенно удивляла ее. Ручини даже не намекнул на Джимми. Было ли присутствие молодого американца так безразлично для него, что он даже не соблаговолил заметить этого? Было ли это полным безразличием или же изощренной ловкостью дипломата, знакомого со всеми тонкостями любовных похождений?
В двенадцать без четверти леди Диана поднялась в галерею второго этажа. Она с удивлением услыхала раскаты смеха в своем будуаре, толкнула дверь и увидела сэра Реджинальда Деклинга, Андре де Мантиньяка, Эриха Краузе и Джимми, игравших в покер. Джимми, выигравший партию, сгребал несколько сотен лир. Игроки поднялись, плавая в голубом дыму.
— Как накурено, — воскликнула леди Диана, — и вам не стыдно врываться в мой будуар?
— Это вина Джимми, — ответил Деклинг. — Мы хотели играть в библиотеке, но он предпочел устроить нас здесь.
Джимми сжал леди Диану в своих объятиях с ловкостью молодого медвежонка и воскликнул:
— Простите, дорогая, я хотел доставить удовольствие вашим трем поклонникам, устроив их в комнате, пропитанной вашим ароматом.
Леди Диана небрежно посмотрела на карточный стол. Перед Джимми лежала куча денег.
— Диана, вы, наверное, изменили мне сегодня вечером. Мне чертовски везет.
Она пожала плечами и презрительно сказала:
— Как вы вульгарны, мой бедный друг!
— Господа, я призываю вас в свидетели. В то время, как я спокойно играю здесь, мадам прогуливается в гондоле с одним из красивейших представителей Венеции. Согласитесь, что только такой снисходительный человек, как я, может переносить подобное поведение.
