8 марта, зараза! (СИ) - Белая Яся

— Да, — честно признаюсь я.

— Ты вела себя, как похотливая самка. Я не выношу такого поведения у женщин.

Лучше бы пощёчину влепил, ей богу. У меня овсянка поперёк горла становится. Выбивает слёзы.

Прокашливаюсь, обретаю способность говорить и спрашиваю:

— То есть, женщина не должна желать?

— Алла, — он опять переходит на тон усталого педагога, который вдалбливает теорему в головы недалёких учеников, — в сексе хочет и берёт мужчина. Женщина — отдаётся и принимает. Никакой инициативы. Только покорность и подчинение. Полное и беспрекословное.

На миг я даже забываю, как дышать. Это что ещё за махровый домострой в двадцать первом веке? Ещё бы заявил: «Молчи, женщина, твой день — восьмое марта». А с него станется. Только не смешно совсем, плакать хочется от такой горькой иронии.

Но я подобного обращения с собой не потерплю.

— Тогда проще купить резиновую куклу, — ехидничаю я.

Он ехидно ухмыляется:

— Предпочитаю всё натуральное.

— У натурального, — чувствую, как начинаю закипать, — есть чувства и эмоции. И в сексе — тоже.

— Что за чушь? — фыркает он. — Секс — это лишь удовлетворение физиологической потребности. Одно из многих. Но люди делают из этого культ. Голову теряют. Преступления совершают. Ради чего?

Блин, где у него режим «человечность»? Я читала, что сейчас даже андроидов стараются делать с эмоциями. Этот — наверно — бракованный.

Мне хочется выть и биться головой об стол.

Асхадов же, поднимаясь из-за стола, припечатывает меня, прежде чем уйти:

— И, Алла, на будущее — не придумывай меня. Я не герой. Усвой это. И нам обоим будет легче жить под одной крышей. — Хмыкает, видя, как я расстроена и потеряна от всех этих заявлений. — Скоро приедет Филлип Крубье с командой. Встреть их, как полагается хозяйке, а не в этом, — он кивает на моего котика, ушки которого задорно топорщит моя небольшая грудь.

— Гектор, — говорю я, — может, не будем. Зачем? Вся эта свадьба. Показуха. Если тебе надо, чтобы я отработала долг за отца, за спасение — мы можем и так переспать.

— Алла, я тебе, по-моему, ясно сказал всё: решения о том, когда и как нам переспать — буду принимать я. Все остальные — тоже. А ты — учись подчиняться. Пригодится, — ещё раз хмыкает. — Счастливого дня, — бросает уже через плечо и уходит.

Оставляя меня в звенящей тишине абсолютного отчаяния.

2(10)

Кажется, я роняю слёзы прямо в миску с овсянкой. Всё равно, вряд ли буду есть сегодня. Аппетит как-то пропал.

Да что там — интерес к жизни пропал. Какая свадьба? Какие наряды?

Всё сделано за меня. Мои желания не в счёт. Мои интересы побоку.

Ох, хоть бы мама скорее в себя пришла. Забрала бы меня из этого фарса. Зажили бы с ней вдвоём. Папу бы назад не приняли. Нет-нет. Даже на коленях будет просить — не прощать! Я так решила и маму смогу убедить. Если Асхадову нужна свадьба — пусть, поженимся и быстро разведёмся.

На плечо мне ложится узкая жилистая ладонь:

— Не убивайтесь так, Алла Альбертовна. Просто Гектор Леонидович давно один живёт. Не умеет с людьми взаимодействовать. Особенно, с девушками. Да ещё — такими красивыми. Слышали бы вы, как теплеет его голос, когда он отдаёт распоряжения на ваш счёт. Только и слышно: «моя Аллочка».

Людмила Васильевна утешает меня. Дружески пожимает плечо. Только разве мне легче? С прислугой обо мне говорит тепло, меня же лично — сечёт холодом. Называет вещью. Заявляет, что мои чувства ему не интересны.

— Спасибо, Людмила Васильевна за поддержку, — улыбаюсь я, пожимая ей руку.

— Как не поддержать, — говорит она, — у меня дочка — ваших лет. Замуж после школы выскочила, забеременела почти сразу. Выходила по такой любви — все соседи завидовали. Мы на пятом этаже жили, так зять на каждую ступеньку — от входа в подъезд до порога нашей квартиры по розе клал. Она к нему по розам шла. Я на свадьбу кредит брала, чтобы всё самое лучшее у дочки — и платье, и ресторан. И что в итоге? У неё ребёнок маленький, крохотная двушка, муж работает по шабашкам, а больше дома на диване. Постоянные скандалы. Пьянки. Руку на неё поднимать начал. Эх, — машет рукой. — А Гектор Леонидович хоть человек и жёсткий, но вы с ним будете как за каменной стеной.

Ага, в тюрьме, хочу добавить я, но молчу. Прислуга всегда будет на стороне хозяина. Не стоит настраивать против себя.

— Я пойду, — произношу глухо. — Гектор велел переодеться.

Проговариваю это — и сама понимаю, как звучит. Велел! Будто мой хозяин.

— Вам помочь? — неожиданно предлагает Людмила Васильевна. — С переодеванием. Моя Ниночка всегда советуется со мной.

— Буду благодарна, — киваю я.

Всё-таки наряжаться одной — довольно скучно.

Чисто девчоночье занятие отвлекает от глупых мыслей. Мы выбираем лёгкое шифоновое платьице с коричневым принтом, коротенький пиджак и туфли на каблуке. В этом наряде я выгляжу взрослее, стильной и не-мной.

Людмила Васильевна усаживает меня на пуф перед зеркалом, чтобы подправить причёску. Хвастается тем, что в своё время училась на парикмахера. Пока она возится с волосами, беру телефон и ищу информацию об этом Филиппе Крубье. Со странички на меня смотрит юный эльф с платиновыми волосами и зелёными глазами. Отец — обрусевший француз, художник, мать — русская, актриса. А сын, значит, в дизайнеры-оформители подался. Открываю его проекты — тонкость, аристократизм, стиль. Не то, что кустарщина Дининой тёти. Теперь понятно, почему Асхадов возмутился, увидев в ноутбуке её творения.

К приезду Филиппа я уже полностью готова.

Он встречает меня, как старую знакомую, обнимает, целует в щёку. В жизни он ещё красивее. Хрупкий, чуть выше меня ростом. Говорит с лёгким французским прононсом, но скорее для понтов, а не потому, что правда так разговаривает.

Мы сидим в гостиной, на том самом диване. На столике Филипп установил лэптоп и разложил папки со своими проектами.

Как-то сразу нас потянуло друг к другу, как старых друзей. Я всегда мечтала, чтобы у меня был брат. И Филипп вполне подходит на эту роль.

— Шарман! Шарман! — произносит, оглядывая меня. — Ты так похожа на его мать!

— На мать? — переспрашиваю.

— Да, на Арину Сергеевну. Я её застал уже неюной и больной, но она и тогда хранила следы былой красоты.

Я вдруг понимаю, что до этого даже не интересовалась матерью Гектора. Её историей. И теперь, судорожно сглотнув, спрашиваю:

— А-Арина Сергеевна давно умерла?

— Десять лет назад, — грустно отзывается Филипп, ищет что-то в телефоне, потом показывает мне фото — с него смотрит молодая женщина. Очень красивая и печальная. Она действительно чем-то неуловимо похожа на меня.

— От чего она умерла? — спрашиваю.

— Съела металлическую мочалку, — говорит он, а самого передёргивает. И меня вместе с ним.

— Как мочалку? — переспрашиваю, холодея.

— У неё было редкое заболевание — синдром Клювера-Бюси. Он ведёт к ослаблению эмоциональных реакций, гиперсексуальности и прожорливости. Человек буквально всё подряд тянет в рот. Я знаю, потому ею занимался мой дядя. В доме Асхадова за ней не уследили, она прорвалась на кухню и съела мочалку. Умирала в жутких мучениях, пока приехала скорая — она уже рвала кровью…

Меня передёргивает, внутри всё холодеет. Филип пожимает мне руку.

— Прости, наверное, я не должен был рассказывать. Только Гек никогда не скажет. Для него мама — святая. Признать, что она перед смертью превратилась почти в животное — он до сих пор не готов. Хотя она к тому времени уже никого не узнавала из родных. А ведь до того, как болезнь начала прогрессировать, она просто обожала Гека. Они были очень близки. А потом… потом она несколько раз домогалась его. Ей без конца хотелось всё трогать, тискать, лапать…

Какой ужас! Я даже затыкаю себе рот, чтобы не закричать. А в голове уже крутится простая арифметика. Если сейчас Гектору тридцать, а мать умерла десять лет назад — значит, он на момент её смерти был моего возраста. А симптомы, стало быть, проявились ещё раньше. Возможно, поэтому Асхадов и окончил университет экстерном. Чтобы больше времени проводить с угасающей матерью.