Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте
И вот теперь перед глазами снова были джип и она, прохаживающаяся по другой стороне переулка, чувствующая на себе его взгляд. Искоса озирающаяся по сторонам и не видящая никого, кто мог бы ее увидеть. Вынимающая из сумочки маленький безобидный брелок — крошечную черную коробочку с двумя кнопками и антенной, которую она выдвинула незаметно, а потом медленно повернулась.
Она так отчетливо видела сейчас со стороны ту картину — черный джип и себя в черно-белой коже. Видела, как она поворачивается и смотрит пристально на машину, а потом, прикрывая брелок сумочкой, нажимает без колебаний на кнопку. Но ничего не происходит, и у нее непонимание появляется на лице, и она берет его в другую руку, и вытягивает, боясь, что он вот-вот заметит, и жмет влажнеющим пальцем — и раз, и второй, и третий, и…
— Не заснула? — Насмешливый голос вырвал ее из воспоминаний. — Ну и класс — а то я уж думаю, что приду сейчас, у кровати пустая бутылка стоит, а ты спишь. Ну, думаю, опять сонную насиловать придется…
— Скажите, Игорь… — Она смотрела ему в глаза серьезно и пристально. — Неужели вы поверили ему, а не мне? Неужели я похожа на…
— Да при чем тут — поверил, не поверил? — Он явно не хотел серьезных разговоров, он все уже, видимо, для себя решил, и давно. — Ну сделала работу, так мне-то что — у меня с Никитой дружбы не было, да и все равно бы разобрались с ним, не я, так другие, он многим мешал. Просто везло пока — придуркам всегда везет, — а тут кончилось везение…
Он провел глазами по ее телу, не глядя беря со столика пачку «Мальборо лайте», и, вытащив сигарету, подошел к кровати, протягивая руку за зажигалкой, забирая пепельницу.
— Что меня подставила — это хуже. — Он прикурил, затягиваясь, не сводя с нее глаз. — Ну так сама и отмазала, вроде и не предъявишь тебе ничего. Таможенник виноват — я ж так понимаю, он Никиту проплатил? — за это и ответил. И этот твой виноват. В общем, мне какая разница? Сделала, деньги получила, а мне хуже не стало, даже лучше — Никиты нет, таможню под себя заберу, уже работают люди в этом направлении. А вот что врала — это плохо, за это отвечать придется. Я, кстати, в Штаты собирался через неделю — дела у меня там, люди близкие есть в Нью-Йорке, да и отдохнуть не помешает, — вот со мной поедешь, там и будешь отвечать. Поняла?
В голосе и глазах была ирония — и она кивнула, не веря им. Очень желая им поверить, очень-очень, ужасно и жутко желая, но…
— Так как ты Никите умудрилась пластит в машину всунуть — может, расскажешь? — Глаза смеялись, улыбались, но не отпускали ее лицо, судорожно всматриваясь в него. — Интересно просто…
Он спросил это почти безразлично, но все же спросил и следил за ее реакцией, а значит, он все же не верил ей. Значит, все ее попытки что-то объяснить ни к чему не привели. Значит…
— Мне кажется, я не похожа на человека, который мог бы сделать такое. Для меня это слишком сложно, вы не находите? — произнесла неожиданно игриво, глядя ему в лицо. — И вы прекрасно это знаете, но тем не менее смеетесь надо мной — потому что я глупа и наивна.
— Да ладно тебе. — Он покосился куда-то, и она, проследив направление его взгляда, увидела свое платье, аккуратно повешенное на спинку кресла, и скомканные колготки. И сумку — ту самую, на дне которой лежали двести тысяч долларов. — Правда ведь смешно…
— О-о-о, это ужасно! — Она потянулась сладко всем телом, откидывая голову, облизывая губы, глядя на него открыто и невинно, замечая, что прятавшийся в глубине его глаз опасный холод растворяется постепенно, а сами глаза скользят по ее упругим грудкам с розовыми сосками, по раздвинутым ножкам, и утыкаются в то гладко выбритое, порочное и стыдное и зовущее, что находится между ними. — Ужасно, что вам смешно. Я всегда верила, что предназначена для другого — и совсем не для того, чтобы меня подозревали в чем-то и чтобы надо мной потешались…
— Может, скажешь, для чего?
То большое и красное, что минуту назад висело устало, начало крепнуть, и она улыбнулась порочно.
— Кажется, вы уже и сами об этом догадались. И в любом случае это слишком долго рассказывать. Но если вы подойдете поближе, наверное, я смогу вам показать, для чего я родилась и что я умею лучше всего…
— И кстати, взрывать машины и убивать людей у тебя получается хуже, — закончил он за нее, садясь на грудь, нависая над ней, ухмыляясь в предвкушении. — Да я и не сомневался. Какие тут сомнения?..
— Но вы мне так и не ответили! — запротестовала, склоняя голову набок, потому что то большое и красное, что маячило над ней, загораживало его лицо. — Я ведь спрашивала — неужели я…
Он наклонился, неожиданно хватая ее за волосы, чуть приподнимая ее голову. И одним движением заставил ее замолчать, заполняя ее рот, отнимая не только возможность говорить, но и желание. Предлагая ей заняться тем, что у нее действительно всегда получалось лучше всего и было куда интереснее, чем нажимать на кнопки и спусковые крючки, и куда приятнее, для обеих сторон причем.
И последнее, о чем она подумала, прежде чем предаться удовольствию, — это о том, что он дал самый лучший ответ на ее вопрос. Самый убедительный, самый красноречивый, самый исчерпывающий, самый впечатляющий.
Как раз такой, который для нее — бесконечно наивной, в какой-то степени невинной и почти неопытной молодой особы — был куда понятнее любых слов…
