Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте
Она вдруг ощутила, насколько сильно устала. И от всей этой ситуации в целом, и от этого дня, и от тянущего руку вниз пистолета, и от безысходности, и от невозможности нажать на спусковой крючок, и от трезвого понимания, что это вряд ли что-то ей даст. И от бесконечно долгого разговора, бессмысленного и пустого, скучного и ни к чему не приводящего. И все это было жутко неинтересно и банально. Как и вся сцена, в общем.
Он сидел со спущенными брюками в старом обшарпанном туалете, и в этом не было никакой красоты и эффектности. И вместо того чтобы приложить все усилия к спасению своей жизни, он никак не мог забыть о том, что он полуголый, и прикрывался, и, кажется, больше думал о том, когда она выйдет наконец, чем о том, как сделать так, чтобы она убрала пистолет.
А она стояла тут перед ним и никак не могла решиться сделать то, что казалось ей еще несколько минут назад единственным путем к спасению. Она, лет с тринадцати так полюбившая игру, игравшая со всеми, всегда и везде, не могла сделать ничего, чтобы вот это туалетное противостояние превратилось в по-настоящему яркую и драматичную сцену. Не могла сказать ничего такого, что стало бы эффектным завершением этой сцены. После чего и ей и ему стало бы понятно, что она сейчас убьет его. И это было ужасно обидно.
— Так, может, ты мне все-таки объяснишь — почему?
— Потому что вы не можете удовлетворить меня в постели — а он может, и еще как. Потому что за четыре дня с ним я занималась сексом больше, чем с вами за два года, — произнесла неожиданно для себя самой, чувствуя, как тусклая картина оживляется, расцвечивается красками, а в атмосфере появляется трагичность. — А еще… Помните, когда вы меня привязали к креслу? Я так возбудилась, мне так хотелось, чтобы вы меня взяли, — я вас даже попросила. А вы отказались, и это было ужасно, и я жутко страдала… Я ответила на ваш вопрос?
— Да подожди — ну при чем тут количество, я же женат, я не мог, мы наверстаем, у нас все впереди. — Он смотрел на нее непонимающе. — А та история… Это же глупость, Марина. Да в той ситуации мне торопиться надо было, ты же…
Звонок в дверь прозвучал так резко и хрипло, что она вздрогнула. А в следующую секунду пистолет в руках дернулся, оглушая ее громким взрывом, вырываясь из рук и стукаясь о пол. А еще через секунду в замок вонзился ключ, поворачиваясь со скрипом, и в коридоре послышались негромкий шепот и тихие шаги.
Но она смотрела не туда — и не на скособочившегося на унитазе человека с большим красным пятном на ярко-голубой рубашке. А на растекающуюся по полу лужу воды, вытекающую из разбитого пулей бачка. Стояла и смотрела, ничего не чувствуя, ни о чем не думая — просто потому, что было не о чем.
Разве что о том, что сейчас это все придется как-то вытирать — а она ненавидит уборку…
20
Что-то горячее и крепкое входило в нее грубо и бесцеремонно, вторгалось сильными толчками. Неторопливо, смакуя процесс, получая, видимо, максимум удовольствия.
Она лежала лицом вниз на кровати, абсолютно голая, с широко раздвинутыми ногами. А кто-то был на ней сверху, поднимаясь и опускаясь над ее бесчувственным, только что ожившим телом. И вдруг вышел из нее, вставая, удаляясь куда-то.
Она не знала, кто это, и где она, и как долго он или они делают это с ней, хотя, судя по обильной влажности и образовавшейся под ней небольшой луже, в нее уже кончали. И снится ей это или происходит на самом деле, она тоже не знала. Но жажда и головная боль показывали, что это реальность. В которую она вернулась из забытья — в которое провалилось непонятно как и когда. В любом случае она не знала, сколько времени, — соответственно время вообще не имело значения. Но все остальное — имело.
Шагов не было слышно, и она, лежа в той же позе, не открывая глаз, оставляя тяжелую голову между вытянутых вперед рук, попыталась вспомнить. Тут же пожалев, что предприняла эту попытку, — лучше было бы еще побыть в неведении. Хотя бы немного. Потому что растекающаяся по полу туалета вода и скрючившееся на унитазе тело с большим красным пятном на ярко-голубой рубашке вспомнились сразу.
А вот дальше… Дальше она что-то объясняла им всем, всем четверым, Андрею, Юре и еще двоим незнакомым ей молодым парням, — но Андрей увел ее в комнату и там слушал ее бессвязный бред не перебивая. То и дело косясь на журнальный столик, где сложились в аккуратные горки двадцать банковских упаковок. И быстро ушел, сказав ей, чтобы собиралась, и закрыв за собой дверь. Намекая, что выходить ей не надо.
И она начала собираться — удивляясь скудности своего имущества, еле вспомнив, что основная часть гардероба у Вики, а зимние вещи с весны лежат у родителей. И на сборы ей хватило десяти минут. И еще минуты на то, чтобы уложить туда мелочи, принесенные из ванной Андреем, молча брошенные им в кресло.
А потом она сидела и пила вино. Но совсем не опьянела — для половины бутылки это была сложная задача. Пила и курила и озиралась, вспоминая, не забыла ли что, — совершенно не думая о Викторе и о последствиях, только о вещах. А потом они спустились в машину и поехали куда-то, и она снова что-то объясняла, но Андрей сказал, что они все уже поняли — а насчет квартиры беспокоиться не надо. Достаточно резко сказал — тут же смягчая ситуацию, отпуская мрачную шутку насчет того, что ей нельзя давать в руки оружие.
Ей казалось, что все нормально, все хорошо, а то, что они немного нервничают и злятся, это нестрашно, — но тут Юра сказал, что Виктор жив. Она сама спросила — «а что с ним?» — но имела в виду не состояние Виктора, а что делать теперь с телом. И совершенно не ждала того, что услышала: «Пока живой, может, выживет, если повезет». И она поняла в одно мгновение, что все было зря.
А потом она только молчала. И когда они притормозили около уже знакомого ей японского ресторанчика. И когда вошли внутрь и Андрей передал ее незнакомому парню и ушел. И дальше молчала — о чем, собственно, было говорить?
Парень был оживлен, он шутил и смеялся собственным шуткам, и кокетничал с ней легко — видимо, получив приказ охранять ее здесь сколько скажут и развлекать, чтобы она вела себя спокойно. Хотя она бы и так вела себя спокойно. Прекрасно осознавая, что орать и звать на помощь бессмысленно, равно как и звонить в милицию, чего ей сделать никто не даст, равно как пытаться убежать отсюда. Тем более что он был тут не один — за столиком неподалеку сидели еще двое, с которыми он переглядывался время от времени и подходил к ним пару раз. Но даже будь он один, даже отпусти он ее — ей некуда было идти и некому звонить.
Конечно, она не все время молчала. Она периодически отвечала что-то на его реплики, произносила какие-то ничего не значащие фразы — не запомнившиеся даже ей самой. И ела что-то вкусное и необычное — то, что он называл суши, — но сейчас не могла вспомнить, на что это было похоже. И пила вино — которое запомнилось. Сначала бутылку белого, «Шабли» — от пива и японской водки она отказалась наотрез, а парень настаивал, что суши с красным вином не сочетается. А потом она заказала красное — и ей принесли испанское, «Риоха Сигло», выдержанное, терпкое, густое. А потом, когда он спросил, не хочет ли она чего еще, все равно им надо немного тут подождать — не уточнив, чего именно они ждут и что такое «немного», — она сказала про коньяк.
