Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

— Конечно, нет. Ясно, нет. Но я видел, как он уходил не с одной, а с двумя пылкими цветными девицами из «Нептуна», когда я впервые сюда приехал. Он хотел, чтобы и я пошел. И он, ясно, выходил не для того, чтобы покатать их в машине.

— Господи! Лучше не говорить Летте об этом.

— Я никому и ничего не собираюсь рассказывать, — сказал Грант. — Это не мое дело. И я не собираюсь влезать в это. Он хотел, чтобы я пошел с ними, но я не пошел из-за тебя. — Он просто надеялся, что это как-то смягчит ее хоть на время. Но нет. Лаки доспала из рукава новый козырь.

— Ты думаешь вложить деньги в эту шхуну, которую он хочет купить с Орлоффски и с этим, как его, Файнером?

Грант был потрясен.

— Ну, да. Я подумываю об этом, — неохотно признался он. — Немного денег. Неплохо было бы владеть долей в судне, чтобы приезжать и нырять на отдыхе.

— Тогда не думаешь ли ты, что я только что дала тебе ценную информацию до того, как ты принял окончательное решение?

— Да, наверное, — неохотно сказал он. — Но я впрямь думаю, ну и что? Это смущает. Да и… — он неожиданно взорвался, — мы еще не женаты, черт подери!

У Лаки хватило проницательности понять, что взрыв гнева — это то, что и есть: взрыв гнева, и потому проигнорировала скрытое оскорбление, которое таковым не было, поскольку уязвленный Грант просто выкричался. Она промолчала.

— Прости, что я это сказал, — через секунду произнес он. — Но ты… — Он замолчал. — Откуда ты знаешь, что я хочу участвовать в покупке шхуны? Откуда ты можешь знать?

— Интуиция, — ответила Лаки. Она ухмыльнулась, встала и обняла его. — Я тебя люблю. Ты можешь быть пьяным и вялым полжизни, но мне просто наплевать на это. — Она потерлась головой об него. — Да у тебя этой проблемы и нет, не так ли?

Грант держал ее, ощущал это роскошное тело и снова почувствовал особый электрический контакт, всякий раз возникавший при соприкосновении с обнаженной кожей, — она говорила, что и у нее возникает такое же чувство, — и снова слегка удивился, насколько он за последние несколько дней свыкся с фактом, что их брак состоится. Близость. Близость и электрический контакт. Что же это, в конце концов? Любовь?

— Пошли, — сказал он, — вернемся в дом, а то они соскучились без нас!

Когда они выходили, он с сумкой в руках расплатился с хозяйкой за лишнюю ночь и не удержался от замечания.

— Но тебе и вправду нужно было бы посмотреть сегодня на Бонхэма. Он был по-настоящему потрясающим.

— И вы отправились обедать, а ты даже не позвонил мне, не сказал, что у тебя все в порядке, — мягко возразила Лаки.

— Ой, милая. Это всего десять-пятнадцать минут. А они все хотели зайти.

— Не очень продуманно, — сказала Лаки. Потом она взяла его под руку. — Как бы там ни было, мы уезжаем. Мы уезжаем из этого ужасного места и от этих ужасных людей. Вот что важно.

Но позднее, когда они снова собрались в «Нептуне», Грант подумал об этом. Так просто было бы позвонить ей и сказать, что все кончено, все в порядке. Почему же он не позвонил? Отчасти из-за того, что он был смущен тем, что погружение оказалось таким легким. Но главным образом потому, что все они были так возбуждены погружением и хотели о нем поговорить. А они с Дугом восхищались Бонхэмом и его ролью в этом деле. Он потратил эти пятнадцать-двадцать минут на рассказ Дугу о Бонхэме, припомнил он. Это непродуманный поступок.

Но сейчас они снова сидели в «Нептуне»: смеялись, пили, провозглашали тосты друг за друга, отъезд стал реальностью, они по-настоящему уезжали, и Грант не мог удержаться, чтобы не наблюдать за Бонхэмом. Действительно, в его позиции по отношению к Лаки была заметна разница, разница очень маленькая, едва заметная, если только не наблюдать специально. Его улыбки, адресованные к ней, всегда были чуть более горькими, чуть более циничными, чем улыбки другим, а его реплики, обращенные к ней, были чуть более кривыми, что ли, более понимающими. Как будто он говорил себе: эта девица попытается забрать у меня нового друга; более того, оно преуспеет, потому что это секс. Он как бы с трудом дышал. Как будто он хотел сказать Гранту: «Почему эти проклятые женщины никогда, хоть на немного, не оставят нас, мужчин, наедине с нашими интересами, которых они не понимают?» — но он был слишком вежлив для таких слов. И когда бы Грант ни смотрел на него, он не мог избавиться от мыслей о рассказе Лаки о большом человеке. Смешно и глупо, что это по-новому окрашивало его взгляд на большого ныряльщика и его подвиги, новая окраска его чувств, они достаточно долго пробыли вместе, и он был достаточно проницателен, чтобы держать подобные вещи в узде, но окраска все же была. Неспособность сделать это с женой вовсе не делала его немужественным, но делала более невротичным. Грант всегда думал, что он — незапутанный, абсолютно прямой, целеустремленный человеческий тип, не похожий на него самого, и это была одна из главных его надежд, одна из главных причин восхищения. А теперь выяснилось, что он такой же издерганный, как и все, и даже хуже некоторых, как любит говорить Лаки: «Временами я думаю, что все Соединенные Штаты полностью и абсолютно сексуально больны, больны до опасной степени». Ну, это вообще одна из главных тем всей его жизни, всей его работы. А теперь и добрый старый, простой и незапутанный Эл Бонхэм завяз в этом по самые яйца.

Примерно в этот момент Бонхэм с туповатым выражением самодовольного сексуального приличия отвел Гранта в сторону, чтобы пояснить, зачем он надевал трусики Анне Рэчел: жена и четверо малышей в городе. К тому времени выпили они мало, и Грант не знал, что отвечать.

— Я полагаю, была бы масса сплетен, а? — наконец сказал он, когда они все обсудили.

— Конечно, но так, по крайней мере, они не узнают, а? — ответил Бонхэм.

— Ну, насколько я могу судить по тому, что я слышал об Анне Рэчел, можно весьма точно угадать. А?

— Ну, у них не будет доказательств, — сказал Бонхэм. — Все равно, я думаю, что поступил правильно, а ты как?

— Даже рискуя жизнью?

Бонхэм отмахнулся.

— Не так и опасно было.

— Могло быть.

— Ну, не было же. И я полагаю, что обязан был сделать это. Ты не думаешь, что я поступил правильно? — снова сказал он.

— Полагаю, да, Эл, — ответил Грант и заметил, что Бонхэму этого мало. Он притворился, что думает.

— Да. Да. Уверен, что ты поступил правильно, Эл, — добавил он.

Вернувшись к большому столу, куда уже принесли счет (оплатили его Грант и Дуг), Большой Эл предложил последний тост:

— За вашу поездку! Может, она будет такой же веселой для вас, какой была для нас встреча с вами! — Потом он улыбнулся Лаки любопытной улыбкой. — Должен признать, мне противно, что вы уезжаете. Этот парень был самым лучшим моим клиентом.