Наталья Воронцова - Маринкина любовь
— Алло?
— Мне срочно надо поговорить с тобой. Очень срочно… — Голос Леона в трубке дрожал.
— Слушай, нам не о чем говорить.
— Очень надо!
— Давай завтра. Позвони на мобильный часов в восемь…
— Мне надо тебя увидеть. Не телефонный разговор! Я тебя очень прошу!
— Ладно, приезжай.
. Таша недовольно приподнялась с кровати и посмотрела на циферблат. Было три часа ночи. Какое хамство! Не появляться два с половиной месяца, а потом вот так позвонить! А завтра у нее важный эфир. Значит, глаза будут красные — и опять все пойдет наперекосяк… Таша умылась и натянула джинсы. Похоже, сегодня она скажет ему все, что думает. Все, абсолютно все! А главное, что им никогда больше не надо встречаться. Потому что она никогда его не простит.
Леон приехал через пятнадцать минут. Таша встретила его в дверях ледяным молчанием. Он потерянно потоптался у дверей:
— Войти можно?
— Зачем ты приехал?
— Такое случилось, ты не представляешь! — вдруг начал рыдать, громко всхлипывая. Ташина холодность мгновенно улетучилась, она втащила его в квартиру:
— Что случилось? Что-то серьезное?
— Да, да! Очень серьезное. Я не знаю, как тебе сказать… Но должен, больше некому… — Леон захлебывался слезами.
— Да говори скорее! — У Миши СПИД.
— Что? Ты не шутишь? — У Таши коленки подкосились, а следом она вдруг почувствовала прилив нежданной агрессии. — Но я тут при чем?
— Ты единственная, кому я могу сказать об этом. Я сам только что узнал. Мне позвонила его жена…
— Боже мой. Я, кажется, схожу с ума…
Она растерянно опустилась на диван в гостиной. Только этого еще не хватало. Мысли понеслись стремительным потоком. Леон продолжал отчаянно рыдать. Он был маленьким и жалким.
— И что теперь? — тихо спросила Таша.
— Он умрет. Вопрос только во времени. Может, месяц, может, три…
— Господи. — С Таши мгновенно слетели остатки сна. Вдруг ее точно тряхнуло изнутри. — Подожди! А как же ты?
— Не знаю.
— Ты проверялся?
— Нет пока. Я же говорю, я только что узнал… Наташка, я не переживу этого!
Таша подошла к скрюченному в кресле Леону и погладила его по голове:
— Тихо, тихо. Мы что-нибудь придумаем. В анализах бывают ошибки…
— Нет ошибок! Он давно знал, просто не говорил мне… Я его так люблю!
— Ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я сделаю тебе чай?
Или выпьем коньяку?
— Не могу…
— Нет, давай! Ты полежи, я принесу.
На кухне Таша быстро заварила чай с мятой. Голова гудела. Все только что услышанное казалось неправдой. Наступит утро, а там все выяснится. Не бывает же неразрешимых ситуаций! О себе в этот момент она почему-то не думала. Придя в комнату с чайником, она заметила, что Леон уснул, свернувшись калачиком в кресле. Он вздрагивал и тяжело вздыхал во сне. Таша выключила свет, прикрыла дверь и на цыпочках вышла из комнаты. В отличие от Леона, она не спала, до утра ворочалась, не в силах сомкнуть глаз.
В семь часов она разбудила Леона, который все так же, свернувшись, лежал на диване, как будто за всю ночь даже не пошевелился.
— Я что, уснул? Сколько времени? — испуганно спросил он.
— Я сделала тебе кофе. Выпей, и мы решим, что делать дальше.
Голова у нее работала четко и ясно. Пока Леон мелкими, быстрыми глотками пил обжигающий кофе, Таша смотрела на него. Таким она не видела его никогда: у него на лице было самое настоящее страдание.
— Ты съездишь со мной в больницу? Я боюсь, что…
— Когда?
— Прямо сейчас…
— Съезжу.
Таша позвонила на работу и сказала, что очень больна. К черту съемки! У нее грипп, температура, плохое самочувствие. Какой грипп в середине лета? Наверно, простыла под кондиционером или поймала вирус, когда делала сюжет в детской больнице. Сегодня она не выйдет. Когда? Быть может, завтра или послезавтра. Пусть ее заменят, она не боится замен. Разве можно вообще хоть что-то загадывать в жизни? Несколько раз она вспомнила Маринку, пока неслась с Леоном по утренним московским улицам — та давно уже ничего не загадывала…
Чем ближе они подъезжали к больнице на Соколиной Горе, тем бледнее становился Леон — как будто из него самого по капле уходила жизнь. Он сидел, вцепившись в сиденье.
— Я не смогу его увидеть, не смогу… Я не смогу его потерять, — бормотал он.
Они притормозили у мрачного, серого здания. Таша помогла Леону выйти из машины. Его трясло. На входе старый, прокуренный охранник категорически отказался их пропускать.
— Не положено, — твердил он и тыкал пальцем в какую-то бумажку на стене. Леон находился в предобморочном состоянии и тихо всхлипывал.
— ! — Таша порылась в карманах и достала сотенную.
— Проходите, только быстро!
Таша за руку потащила измученного Леона по лестнице. Она думала, что подождет его внизу, но оставлять его в таком состоянии одного было совершенно невозможно. Грязные, серые коридоры, мрачные медсестры, тусклые лампы. Таше и самой было не по себе, что же говорить о Леоне…
— Здесь! — вдруг сказал Леон, увидев номер палаты.
— Мне тебя подождать?
Он слабо кивнул и снова заплакал.
— Я боюсь…
— Иди. Только не надо плакать. Ему от этого будет хуже… Соберись немедленно!
Таша легко подтолкнула Леона к двери и прижалась спиной к холодной стене. Мимо на каталке провезли человека, с головой укрытого белой простыней. К горлу подкатила тошнота. Ей показалось, что она уже находится в морге. Дверь в палату осталась приоткрытой. Минут через пять Таша заглянула в неширокую щель и сразу уперлась глазами в кровать. Рядом на стуле, склонившись к больному, сидел Леон. Он обнимал лежащего в постели человека обеими руками и что-то тихо говорил. Таша отпрянула, как будто увидела нечто запретное. Вдруг по самому ее сердцу резанула пронзительная боль…
Леон вышел примерно через полчаса. У него было совершенно бледное, мертвенное лицо. Закрыв за собой дверь, он фактически рухнул в Ташины руки. Кое-как она доволокла его вниз, посадила в машину. Везла, тихо ругая пробки, не на шутку опасаясь: довезет ли? Леон молчал и не открывал глаз. Дома она положила его в кровать, укрыла двумя одеялами — Леона бил озноб.
— Расскажи мне…
— Он умирает… Мой Мишель умирает…
— Ты его очень любишь?
— Да, да! Я только сейчас понял, что именно он значит для меня! Он — моя жизнь…
— Леон! Почему ты никогда не рассказывал про него?
— Потому что боялся, что ты не поймешь… Многие не понимали.
— Леон, я тебя люблю. Расскажи мне про него, про себя. Мне это важно…
— Правда? Я не думал…
— Почему ты приехал ко мне?
— Потому что не к кому было больше. Потому что тебя я тоже люблю…
— Не надо, Леон!
