Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
Грант заметил, когда держал раскрытой дверь машины, что трусики исчезли с того места, где они плавали в футе над головой мужчины. А позднее, когда он отпустил дверь и передал Бонхэму канат, то увидел их заткнутыми за свинцовый пояс ныряльщика. Белые, они очень бросались в глаза. Но напряжение от работы и одного только пребывания здесь не дали времени подумать об этом. Возможно, Бонхэм хотел сохранить их в качестве отвратительного сувенира? Но сейчас он едва верил своим глазам, когда смотрел через окно машины. Он подплыл к переднему стеклу и смотрел между двух пятен паутины трещин. Ради господа Бога, для чего он это делает?
Но как бы там ни было, а Бонхэму приходилось туго. Его большой зад зажало между рулевым колесом и сиденьем, широкие плечи уперлись в переднюю доску и живот девушки. Подбородок и маска почти что уперлись в ее курчавый пах. У него могли двигаться лишь руки. И при всем этом он упрямо пытался просунуть ее скользкую правую ногу сквозь правое отверстие трусиков.
Грант видел, как удача все время ускользает от Бонхэма. Наконец Бонхэм повернулся всем зажатым телом, чтобы улучшить положение. Грант ощутил удушающую слабость ужаса при мысли о том, что если б он сам там очутился, или что будет, если большой ныряльщик ударится обо что-то нагубником и потеряет его. Он бы не выбрался. Просто лежал бы там и задыхался. Даже с помощью Грант он не смог бы выбраться достаточно быстро, чтобы выжить.
Именем господа Бога, для чего он это делает?
Он снова раздраженно передернулся всем телом, и Грант почувствовал, как весь кузов машины содрогнулся под его рукой. Бонхэму явно удалось справиться с правой ногой и он перешел к левой.
Но она оказалась еще большей загвоздкой, чем правая. Отчасти из-за того, что он давил на нее своим весом и это не позволяло ее ногам сдвинуться. На взгляд Гранта, снаружи ситуация казалась гротескной: даже после смерти девушка должна держать ноги расставленными, вызывающий непристойный жест, возможно, всему человечеству.
Неожиданно и яростно, как будто выйдя из себя, Бонхэм содрогнулся с головы до пят, как с головы до хвоста отряхивается собака. В итоге Бонхэм подскочил вверх, освободившись от сжатия, а баллон тревожно заскрежетал по крыше машины. А Грант снаружи беспомощно плавал на канате и смотрел. Девушка соскользнула вниз, ноги застыли в воздухе в позе совокупления. Плавая над ней, Бонхэм, согнув ей левую ногу в колене, сумел протянуть ее сквозь отверстие в трусиках. Но большего он добиться не мог. Он осторожно натянул их повыше колен, но у него не было рычага поднять тело, и дальше все остановилось. Он делал геркулесовые усилия. Свирепо и яростно глянув вверх, он бешено показал, чтобы Грант открыл дверь.
Грант, только что посмотрев на часы и проверив оставшийся воздух, энергично кивнул, а когда повернулся и поплыл к двери, увидел, что Бонхэм левой рукой открыл резерв воздуха! Гранту не нужно было включать свой резерв. Но Бонхэм расходовал гораздо больше энергии, особенно в последнем случае, и потратил гораздо больше воздуха.
Теперь время превратилось в очень важный фактор. Несмотря на это, как только он, извиваясь и содрогаясь, через полторы минуты вытащил ее, то тут же отдал Гранту.
Грант, болтаясь в воде на конце каната, а теперь держа ее под мышками так, что ладони сжимали пышную твердую грудь в лифчике, ощутил странное чувство. Он, как теперь вспомнил, несколько раз видел ее в городе, обычно в барах. Она была странным образом привлекательна в сексуальном отношении. Голая кожа рук у нее была очень скользкой, а сама она обмякшей, так что удержать тело было трудно. В ледяной воде от нее не исходило ощущения трупного холода.
Течение немедленно опустило платье на всю длину. Бонхэм раздраженно задрал его и показал, чтобы Грант подержал. Потом он медленно и аккуратно натянул трусики на место. Сейчас он дышал очень медленно, удерживая каждый вздох, экономя воздух.
Пока Бонхэм сражался в машине, дополнительный канат утащило течением и Гранту пришлось плыть за ним и прикрепить к бамперу машины. Сейчас Бонхэм взял его, обвязал девушку, четырежды дернул канат, и они смотрели, как она поднимается в блекло-молочные небеса, как и мужчина. Бонхэм тут же схватился за нагубник и поднял плечи, показывая, что воздуха почти нет. Он взмыл под острым углом к якорной цепи. Воздух поступал легче, когда они поднимались, а он расширялся в баллоне под уменьшающимся наружным давлением. Потом они бок о бок медленно поднимались по цепи, и Бонхэм с отвращением качал головой. Когда головы выскочили в этот всегда удивляющий, всегда странно выглядящий мир солнца и свежего воздуха, он вырвал нагубник, передвинул маску на лоб и сразу сказал:
— Када б знал, што так трудно будит, не делал бы…
— Но зачем… — начал Грант, тоже вынимая нагубник и сдвигая маску. Он замолчал, потому что Бонхэм сделал знак, дернув головой в сторону Орлоффски и лодочника над ними.
Другая маленькая лодка как раз поднимала тело девушки, когда они залезали в свою. Толпа с верха моста молча наблюдала. Люди на другой лодке сразу укутали тело в одеяло, как будто они не хотели его видеть, как будто в нем было что-то непристойное. Их жест тут же напомнил Гранту о том, как он сам держал мертвую девушку, ее груди в своих руках, ощущение скользкой мертвой кожи. Что эти ребята делали в таком положении?
— Все расскажу тебе позже, — коротко сказал Бонхэм и раскинул руки вдоль борта.
— Что кому скажешь? — грубо потребовал Орлоффски, приступая к смене баллонов.
— Не твое собачье дело, — ответил Бонхэм. — Как тебе нравятся эти яблочки?
Орлоффски вдруг неожиданно ухмыльнулся.
— Думаю, ничего вполне, — вот и все, что он ответил. — Не могу быть рядом с мертвыми, а?
Бонхэм, привалившись к борту и расслабившись, открыто подмигнул Гранту и ухмыльнулся так, что Орлоффски увидел.
— Мы там делаем грязную работу, а, Рон? Хочешь — полезай и делай с нами, тогда узнаешь и наши тайны. О'кей?
— Понял, понял, — почти притворяясь, нахмурился Орлоффски.
— О'кей, — сказал Бонхэм. Грант ощутил смешное удовлетворение. Но подозрительный мозг тут же усомнился, что это могло и не быть оценкой в его честь. Как выяснилось позднее в разговоре об эпизоде с надеванием трусиков, он надеялся сделать это очень быстро и незаметно, так чтобы и Грант ничего не увидел. «Кроме того, я боялся, что их унесет течением, если я вытащу ее из машины». — «Их? Трусики?» — спросил Грант. «Да, черт подери! И ее! и — или ее! — раздраженно ответил Бонхэм, а потом добавил: — Но я не знал, что будет так трудно!» Но главное, он бы хотел, чтобы об этом знал только он один. И вот почему он все это затеял (и на большом лице появилось простодушное, глуповатое выражение самодовольной сексуальной пристойности). В Га-Бей живут и будут жить жена бедолаги и четверо малышей. Правда, что он сам (и здесь на лице появилось выражение, как у злого школьника, и стерло сексуальный декорум) несколько раз брал Анну Рэчел, тайком увозил ее за город, и она была славной малышкой. Но главное (и здесь на лице опять разлилось выражение слащавого декорума), он думал о жене бедолаги и малышах. Такие скандалы и сплетни никому не помогают.
