Энтон Дисклофани - Наездницы
Я кивнула и встретилась взглядом с его отражением в стекле.
– Ну, больше она так не говорит. – Он хмыкнул. – Я думал, Бог за нами присматривает. – Он умолк, и я с трудом удержалась от восклицания. Я никогда ничего подобного не слышала и не верила своим ушам. – Я понимаю, что это глупо. Но я думал, что Богу известно о том, что мы особенные. – Он улыбнулся. – Теа, я не хотел его ранить. Лучше бы он умер.
– Не говори так, – попросила я. – Никто не знает, как все было.
– Я это знаю! – воскликнул, почти прокричал он. – Я знаю! – Он затряс головой. – Я знаю, – уже спокойнее повторил он. – Потому что я был там и все видел. Я все видел, Теа.
– Все видел, – повторила я, удивляясь тому, что слышу собственный голос как бы со стороны. – Сэм, оставь это. Ты ни в чем не виноват.
– Тогда кто виноват?
– Никто. Это просто стечение обстоятельств. Стечение обстоятельств, – повторила я.
– Нет, Теа. Мы виноваты.
– Я не виновата. – Я встала и, подойдя к окну, посмотрела на улицу через его плечо. Вставало солнце, и подметальщики приводили тротуары в порядок. – В мире столько людей, и мы только двое из них. Мама и папа считали, что они меня наказывают, отсылая из дому. Ты остался, и это было вознаграждением. Но они ошиблись. Для меня это не было наказанием.
– Ты так много узнала в лагере.
Я ощутила его дыхание, этот особенный резкий запах изо рта, который появлялся каждый раз, когда он недосыпал.
– Я узнала достаточно, – произнесла я. Я взяла его за руку и сжала ее. – Ты тоже должен уехать. Нам следует жить в другом месте.
Он засмеялся.
– Где?
Я пожала плечами.
– Кто знает? Но Бог дарует счастье только тем, кто к нему стремится.
В полдень кто-то постучал в мою дверь. Я не спала, хотя и уснула, когда уже всходило солнце, но не успела одеться. Я открыла дверь и увидела маму, а за ее спиной Сэма. Он выглядел свежим и бодрым. Спал ли он после того, как вышел из моей комнаты? Он встретился со мной взглядом и тут же отвел глаза. То же самое сделала мама, и я поняла, что ни она, ни мой брат не желают видеть меня в ночной сорочке. Еще бы!
– Может, пойдем поедим? – не глядя на меня, спросила мама.
Я сказала им, что буду готова через пятнадцать минут, хотя на то, чтобы одеться, у меня ушло всего пять. Я ожидала, сидя на краю кровати, в платье, которое теперь было мне мало. Оно едва прикрывало мои колени и жало под мышками. Оно было красивым: белый горошек на коричневом фоне, но я из него выросла. Мне была нужна новая одежда. Я выбрала это платье из каталога прошлой весной. Оно прибыло уже после моего отъезда. Я забыла о его существовании, но увидела его в шкафу в своей комнате, куда его повесила мама. Оно приветствовало меня спустя почти год, и это кое-что означало. Оно было очень дорогим, и я так сильно хотела показаться в нем Джорджи! И тут передо мной всплыло его лицо. «Это все было в другой жизни, – сказала я себе, сидя на краю кровати, так как чувствовала, что мама хочет, чтобы я ее дождалась, а не искала ее. – Все, что произошло, было в другой жизни».
– Твои волосы, – произнесла она в лифте. Она повернула кисть горизонтально и провела ее тыльной стороной по ровному краю моих волос, которые по моей просьбе подстригла Эва. – Теа, это красиво. Это очень красиво.
Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, но ничего не могла с этим поделать. Я отвернулась, но мама уже заметила, что я покраснела.
Мы с мамой и Сэмом почти в полном молчании поели в ресторане отеля, который казался просто огромным, потому что был практически пуст. Сэм был рассеян и наблюдал за немолодым мужчиной в костюме, который читал и перечитывал меню и был единственным, не считая нас, посетителем ресторана. Мама выглядела подавленной. Когда я читала ее письма, она не казалась мне подавленной.
Она едва прикоснулась к еде, но, очевидно опасаясь, что персонал ресторана сочтет ее расточительной, заставила Сэма съесть все, что не съела она. Я впервые видела, чтобы она так отчаянно старалась произвести хорошее впечатление на посторонних людей. Я поняла, что одним из преимуществ изоляции от мира является то, что можно позволить себе не думать о производимом впечатлении. А ее стремление нравиться очень утомляло. В Йонахлосси я к этому привыкла, но все эти мысли о том, что думают о тебе другие люди, угнетали. Но иногда эти мысли были приятными. Когда кто-то тобой восхищался или тебя хотел. В этом смысле мама держала нас на голодном пайке.
Я потягивала чай со льдом, который не был таким вкусным, как в Йонахлосси. Мама и Сэм никогда не пробовали и уже не попробуют тот чай. Мама внимательно наблюдала за Сэмом, заглатывающим ее бутерброд, – за время моего отсутствия его аппетит, похоже, удвоился, – и ее глаза метались между официантом и сыном. Я не могла поверить своим глазам. В нашу нынешнюю жизнь вообще невозможно было поверить. Если бы год назад предсказатель открыл маме ее будущее, она бы громко расхохоталась, а потом снова плотно затворила бы дверь, изолировав нас от мира. Но мы сидели в ресторане, наш дом состоял из отдельных частей, а мама была очень обеспокоена мнением о ней официанта, имени которого она никогда не узнает.
– Еда была сытной, – произнесла она, – когда с нашего стола унесли грязную посуду. – Пожалуй, пойду, дам отдых глазам.
И я поняла: теперь она так тревожится по пустякам потому, что от мыслей о серьезных вещах ей становится плохо. Впрочем, мне это было только на руку, ведь никто ни слова не сказал о моем позорном изгнании из лагеря.
После ланча я тихонько постучала в дверь комнаты Сэма, но он не ответил. Я решила, что он спит. Я надеялась, что он спит. Что он не избегает меня. За ланчем он был вежлив, но держался отстраненно. Следующие несколько часов я посвятила письмам: я написала Сисси, Эве и даже несколько строк Мэри Эбботт. Я хотела быть с ней доброй, как были ко мне добры многие девочки из Йонахлосси.
Отец постучал в мою дверь ровно в шесть часов. В то же мгновение с улицы донесся звон колоколов, напомнив мне Йонахлосси. Там мы тоже ели в шесть часов, хотя отец этого, разумеется, не знал.
Сэм стоял за его спиной, как перед ланчем стоял за спиной мамы.
– Твоей маме нездоровится, – сказал отец и шагнул в сторону, чтобы пропустить меня вперед, как будто я была леди. Я встретилась взглядом с Сэмом и поняла, что моя догадка верна: они едят с нами по очереди.
После того как мы сделали заказ, отец спросил, чему я научилась в лагере.
– Научилась?
– Что ты читала? Что вы изучали?
Я рассмеялась, и отец удивленно на меня посмотрел.
– Я научилась жить с другими девочками, – ответила я.
Отец кивнул. В конце концов, это было именно то, чего они хотели. Он так и написал в своем первом письме: «В лагере ты научишься жить в окружении других детей, Теа. Надеюсь, я не прошу тебя о слишком многом». Я знала, что этого никогда не забуду. Но отец не помнил, что он мне написал. Он выглядел слегка обеспокоенным, как будто я над ним насмехалась. Полагаю, так это и было, но не в том смысле, в каком он думал.
