Барбара Картленд - Бегство от страсти
— А теперь чего вы хотите? — спросил мужчина. По его тону Флер поняла, что враждебность исчезла. Голос звучал равнодушно, но уже не грубо.
— Я хочу вернуться в Англию, домой.
Ответ удивил ее саму. Она впервые высказала эту мысль так ясно и отчетливо, но еще раньше помимо ее сознания море манило и притягивало ее.
Всего лишь несколько миль отделяли ее от свободы, неужели это невозможно и неосуществимо?
— Посмотрим.
Мужчина повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел. Флер слышала, как удалялись его шаги. Она вопросительно взглянула на женщину.
— Все в порядке, — сказала она успокаивающе.
— Вы хотите сказать, я могу остаться?
— Конечно. Ведь вас прислала Мари. Пойдемте. Возьмите ваши вещи, я провожу вас в вашу комнату.
Она взяла саквояж. Флер с корзиной в руках последовала за ней по деревянной лестнице на второй этаж.
Они вошли в низенькую комнату. Потолочные балки причудливой формы сходились над маленьким окном с ромбовидными стеклами. Половину комнаты занимала огромная деревянная кровать, а на грубо сколоченном умывальном столике стояли глиняная миска и кувшин.
Комнатка была безукоризненно чистой, в ней ощущался слабый сладковатый запах сена и какой-то неизвестной Флер душистой травы. Девушка выглянула из окна и вскрикнула от изумления. Комната выходила на задний двор, и отсюда было видно, что дом гораздо больше, чем можно было подумать, судя по переднему фасаду.
Помещение, в которое она вошла через парадную дверь, являлось самой маленькой частью здания. Сзади к нему примыкали два обширных крыла, обрамлявшие двор, где кипела жизнь: в утоптанной соломе рылись цыплята, возился с собакой маленький мальчик, в сарае, в дальнем конце двора, шла дойка коров.
— Никогда бы не подумала, что у вас такой большой дом!
— Это он спереди кажется маленьким, — согласилась мадам Бувье. — Оно и к лучшему. На задний двор не так-то легко попасть — это дает нам время, если зайдет кто чужой.
Флер заметила, что неподалеку от сарая, где доили коров, мальчик постарше, забравшийся на забор, все время осматривался по сторонам, чтобы предупредить всех работающих во дворе в случае появления посторонних.
— Как вы добры, что приютили меня, — горячо сказала Флер. — Я понимаю, что это значит для вас, что может случиться, если меня здесь обнаружат.
Мадам Бувье кивнула.
— Приходится об этом думать, ведь у нас семья, но мой муж — настоящий патриот. У него сердце разрывается, когда он видит, как эти sales Boches[11] обдирают нас, чтобы кормить своих.
— Я не должна была к вам обращаться, — сказала Флер, — но Мари была уверена, что вы мне поможете. Мне так стыдно. Мне следовало бы уйти и попытаться спастись каким-нибудь другим способом.
— Это нелегко, — возразила мадам Бувье. — На прошлой неделе открылось, что кто-то в деревне прятал раненого летчика, и всех расстреляли — и семью, и одного из их друзей, который тоже знал, кого они прячут.
Флер содрогнулась.
— Я не имела права просить у вас помощи, — начала она снова.
— Вы должны быть осторожны, вот и все. Вы умны, mademoiselle, и смогли бы многих провести.
Флер посмотрелась в висевшее на стене маленькое зеркало и засмеялась.
— Как же ужасно я выгляжу, — воскликнула она. — Но благодаря этому платью я оказалась здесь. Его мне одолжила Мари.
Мадам Бувье подошла поближе и пощупала платье.
— Я так и подумала, что оно мне знакомо, — сказала она. — Это парадное платье Мари. Она купила его, когда была помолвлена.
— Но что случилось? — спросила Флер. — Она говорила, что это часть ее приданого, но так и не объяснила, почему все-таки не вышла замуж.
— Она вам не сказала? — удивилась золовка Мари. — Бедняжка! Ей, видимо, неловко говорить об этом. Она была помолвлена несколько лет, еще до того, как я вышла за Жака и поселилась здесь.
Мари — старшая сестра Жака, но все ее сестры повыходили замуж раньше, хотя она и первая обручилась. Отец ее жениха был старым другом семьи Бувье. О свадьбе договорились еще в детстве.
Но возникли разные трудности. Жених Мари был рыбаком, время было трудное, рыба шла плохо; свадьбу откладывали из года в год. У Мари и приданое было готово, и деньги были, но жених никак не мог собрать причитавшуюся с него сумму.
Наконец назначили день свадьбы. Мари была счастлива. Она боялась, что, если дело затянется, она так и останется старой девой. Но grand-père[12], отец Мари, был игроком — любил рисковать, вы понимаете? Он держал пари по самым разным поводам: кому достанется больший улов, чья сука раньше принесет щенков, чья повозка проедет дальше с большей поклажей.
Он много чего перепробовал в свое время — был и рыбаком, и фермером, и даже мэром Сен-Мадлен, но всегда оставался игроком, и ничто его не могло остановить. Бувье жили зажиточно, но он спустил большую часть земли, доставшейся ему по наследству. Осталась только эта ферма, но и ее не было бы, проживи он подольше.
— А как же Мари? — спросила Флер, уже предвидя печальный конец этой истории.
— В один июньский вечер, во время лодочных гонок, ее денежки пропали. Спорили, кто быстрее дойдет до буя и обратно. Старик был уверен, что сделал правильный выбор.
Тогда здесь жил один адвокат, такой же азартный, как и старый Бувье, очень жадный — всегда держал пари только на деньги. Он подзуживал старика и насмехался над ним, пока тот не пошел домой и не забрал деньги Мари из тайника под кроватью. Когда все поняли, что он сделал, было уже слишком поздно — деньги были проиграны.
— И из-за этого жених Мари оставил ее? — в ужасе воскликнула Флер. — Какая низость! Какая подлость!
— Но он не мог взять ее без приданого. Ведь у него были свои расчеты на эту сумму. И потом, была еще одна девушка, очень богатая, которая изо всех сил его добивалась. Ее родители желали для нее этого брака.
Они поженились через три месяца, а Мари поступила на службу к графине. Ей повезло, что она получила такое место. Мы ей часто завидовали.
— Завидовали?! — удивленно воскликнула Флер. — Вместо того чтобы выйти замуж и жить своим домом! Как вы могли?
— Служить такой госпоже, как графиня де Сарду, почетно. Она часто присылала нам маленькие подарки. Однажды, когда болели дети, нам прислали из замка фрукты и деньги. Мы очень гордились такими связями. Мари хорошо устроилась.
Флер нечего было больше сказать. Но платье, отданное Мари, представлялось девушке символом трагедии, которую нельзя было передать словами, трагедии разбитой жизни — разбитой жадностью, жаждой богатства.
— А теперь, mademoiselle…
