Наши тонкие струны - Крис Таллик
Что поделаешь, он стал слишком взрослым. Постарел и обрюзг буквально за два года. С мужиками такое бывает. С м[…]даками особенно.
– Ты на кухню? – спрашивает Крис. – Извини. Мы всю ветчину съели.
– Что ж вы так, – медленно говорит он.
– Тебе лучше не жрать на ночь. Вредно для здоровья. Мама сколько раз говорила.
Ее голос почти совсем не дрожит. И только пальцы нервно теребят шнурочки капюшона. Длинные, красивые пальцы.
– Мама не узнает.
Он улыбается влажными губами. И аккуратно берет ее за руку своей лапой – тоже слегка расжиревшей. Когда-то он прекрасно играл на гитаре. Теперь у него пальцы как сосиски. Как у Би. Би. Кинга, только цвет другой. Впрочем, Би. Би. Кинг до восьмидесяти лет играл великолепно. Черный король блюза.
Когда-то они вдвоем смотрели всякие такие записи. А потом он учил ее гитарной аппликатуре. И как правильно держать руку.
– Твой брат вернется нескоро, – говорит отчим. – Хочешь, послушаем музыку? Есть Jamiroquai. Есть Джек Дэниэлс.
Крис хочет освободиться. Но отчего-то замирает на месте. Он осторожно трогает ее пальцы, как струны гитары.
– Просто иди за мной, рыжик, – говорит он. – Fire… walk with me.
014. Шел-шел и устал
Чуть раньше Маша спускалась по широкой лестнице. Между этажами – широкие полукруглые площадки с высокими арочными окнами. Это называют в Питере «парадной», или «парадняком», или еще чем-то таким же возвышенным.
В архангельской хрущевке нет никаких парадных. Там – лестничные клетки. Лучше и не скажешь.
На каменном подоконнике между вторым и третьим сидит Маск.
Увидев ее, он соскальзывает вниз. Он довольно высокого роста и еще немного нескладный. Ну да, он похож на сестру: курносым носом? Зелеными глазами?
Но сегодня он не такой лохматый. Посчитал нужным подстричься?
– Привет, Максим, – строго говорит Маша: она же старше. – Ты чего тут?
– Ну… я просто шел домой.
– Шел-шел и устал?
Нет, Маша не хочет его обидеть. Конечно, этот парень не опасен. Он просто излучает позитив, и Маша легко принимает эти сигналы: я – твой друг, я тебя не ударю, ты мне очень нравишься… Но Макс был бы очень огорчен, если бы понял, что Машка может читать и все остальные его послания. Те, что он никогда не стал бы транслировать. Ну, например: у меня еще никогда не было подружки… то есть так, чтобы по-настоящему, еще ни разу… Потому что я жутко застенчивый, и я сам это знаю… А вот чего не знаю, так это о чем говорить с девушками.
– Я не устал, – говорит он сейчас.
– Ну тогда проводи меня немножко, – предлагает Маша. – Если не трудно.
Ему? Трудно? Да он тут уже битый час ее дожидается. И еще час просидел бы. На холодном-то подоконнике.
Ничего. Ему даже полезно немного остыть.
Они выходят из парадной на проспект. На другой стороне, у Петроградской, остановка автобуса. Вот дотуда они и дойдут. Машка сядет в кресло у окна, помашет рукой Максу, и он послушно отправится домой. Съест сэндвич с сыром, подольше задержится в ванной, а потом пойдет спать. Это же ясно, как день. То есть, как вечер.
Только почему-то на Петроградской они не останавливаются. Не спеша идут дальше. С Максом приятно идти, он не болтает лишнего и не выеживается. К тому же, если посмотреть в навигатор, машкин автобус застрял в пробке где-то далеко за Троицким мостом.
Хоть бы он вообще сломался, думает Макс. Хоть бы они вот так шли и шли вдвоем. Он взял бы Машу за руку, но пока что как-то не получается.
Хорошо еще, что у него не пахнет изо рта. Военная хитрость: он прячет за щекой мятную таблетку.
– Я слышал ту вашу песню, про солнце, – говорит он. – Где гитара и голос. Классно звучит, хотя и на коленке сделано. Хотите, я подложку напишу, с басовой линией? Ну, то есть… хочешь?
– Напиши, – разрешает Маша. – Только там всего два куплета. И припева нет.
– А куда больше? Запилим пока шортс. Чего тянуть-то?
– Шортс?
– Ага. На одну минуту. Прямо на телефоне вертикальное видео запишем. Я уже сюжет придумал… Ну, типа в общих чертах. Снимать надо где-нибудь на крыше, на закате, чтобы фон был яркий. Такой… имбовый будет клип.
– Ты молодец, конечно, – говорит Маша. – Только снимайтесь пока без меня.
– Как это без тебя? А кто петь будет?
– Просто ты не понимаешь…
Да, Макс не понимает. Тогда Маша медленно опускает масочку на шею. Сказать по правде, ей все равно, что он подумает. Разве что немножко интересно: этот парень – такой, как все? Или… не такой? Хотя бы потому, что он брат ее лучшей подруги?
Макс смотрит во все глаза. Девочки в таких случаях закрывают глаза руками.
Кажется, он даже сжал кулаки.
– Ну… ничего страшного, – он неумело пытается врать. – Просто царапина. И потом, можно же что-нибудь придумать. Наложить фильтр в нейросетях… если тебе… неприятно…
– Мне все равно, – говорит Маша.
В молчании они идут до следующей остановки. Ну, или нет: они обмениваются ничего не значащими фразами о музыке и о компьютерных программах. Да, эти фразы ничего не значат, если ты так и не решился сказать главного.
А ведь хотел. Еще пять минут назад.
Автобус нехотя причаливает к остановке.
– Спасибо, Максим, – говорит Маша. – Я поеду.
Темная масочка снова на ней.
Макс беззвучно шевелит губами. Он хочет что-то придумать, чтобы она осталась. Или… чтобы пригласила поехать с ней вместе. Ни один из вариантов, что всплывают в его голове, никуда не годятся. Ни один из вопросов не предполагает ответа. Вот разве что этот, последний:
– Можно мне к вам в группу?
Маша задерживается в дверях:
– Макс… давай лучше завтра про это поговорим?
– То есть можно?
Маша хочет рассмеяться, но видит его сумасшедшие глаза – и отменяет свое решение. И поворачивается к нему. Одной ногой она уже в автобусе. Макс – внизу.
Наверно, водитель видит эти маневры в свое зеркало. И не спешит закрывать двери.
Он тянется вперед. Еще миг, и он ее поцелует. Очень неумело и неловко – чуть пониже уха, к которому крепится черная маска. Он прикоснется к ее уху своим холодным щенячьим носом.
И произойдет чудо. Золотой ангел, ты слышишь? Разве это так трудно?
Но нет. Ночью ангелы спят.
И еще «ментос» во рту мешает. Вот и что с ним делать? Проглотить или выплюнуть?
Водитель в своей кабине сердито стучит пальцем по микрофону, как дирижер по пульту:
– Ш-ш… молодые люди, заканчиваем прощаться…
Макс послушно отступает
