Я так хочу (СИ) - Фокс Оксана

Крис опустил руки. Потёр небритую челюсть кулаком и поддался вперёд. Широкие плечи под растянутой футболкой нависли над столом точным и выразительным движением, как и его молчание.

– Сколько?

– Ч-что сколько? – пролепетала она, поздно сообразив, что он давно не выглядит расслабленным мальчишкой, а похож на мятого Курта Кобейна только более красивого и злого.

– Сколько ты хочешь детей?

– Я... не знаю.

Взгляд заметался по скатерти, цеплялся за длинные порезы и стертые рисунки. Взмокшие ладони охватили нетронутый стакан воды.

– Не знаешь? – мягко повторил он.

По спине от страха поползли мурашки. Лина расслышала как незнакомая женщина тонко, будто впервые пробуя английский, упрямо выговорила:

– Мне… нужен наследник, как и тебе.

Берри наклонился ниже. Теплые пальцы заправили волосы за уши, скользнули на шею. Бледное лицо приблизилось. Черные зрачки вытеснили синеву радужки, заслонили красную стену с фотографиями. Хриплый голос перемежался толчками дыхания, вкладывая слова прямо в губы. Горячая анестезия разлилась по позвоночнику, опередив смысл на долю секунды:

– Засунь своих наследников туда же, куда и деньги. А именно, в свою очаровательную, тупую задницу, – процедил Берри и бросил в грязную тарелку сотню.

Глава 8

– Боже! – Лина испугано смотрела на дверь, которая дрожала от удара ноги. – Что я наделала!

Скривилась, стиснув зубы, но слезы брызнули и затопили горящие стыдом щеки. Уронив голову на стол, она разрыдалась. Не могла шевелиться, болело, словно поломанные ребра вновь сдавали фиксаторы.

Круглая тень сомбреро заслонила витавшую в свете пыль. Стакан с водой проехал по грязной клеенке и коснулся ладони, что съежилась между тарелками. Лина приподняла лицо, взяла у официанта стопку салфеток, высморкалась и протянула кредитку.

– О, грасиас, сеньора! – улыбнулся мужчина, оттопырив усы; узкая кисть, как членистоногое животное, ловко выудили деньги из соуса: – Кабальеро щедрый! О, да! Очень щедро расплатился!

Лина забросила сумку на плечо и не оглядываясь, вышла из ресторана. Прожаренный воздух обжег легкие. Полуденное солнце, будто скальпель, резануло воспаленные глаза. Болезненно щурясь, она повертела головой. И замерла. Желтый Бентли Континенталь, подарок Яна, доставленный из Борнмута самолетом, исчез. Лина отупело разглядывала под ногами четкий рисунок протектора шин. Берри уехал в её очках. И на её машине.

Проследив пустую дорогу влево и вправо, где песочные дома сливались с выбеленным небом, она хихикнула, потом рассмеялась как одержимая. Через час, не сумев вызвать по призрачному адресу такси, Лина позвонила Сандре Монтгомери и попросила забрать ее. Она пошла в сторону Сан-Марино, бесполезно оглядываясь в поисках транспорта и дырявя шпильками мягкую пыль.

Сумеречные облака, изъеденные пожаром уходящего солнца, спустились и уплотнились. Лина боялась наступления темноты, зная – не сможет спать. Но боль в истерзанных конечностях, после трехмильного броска на каблуках, наполнила тело пустотой. Голова коснулась подушки, и Лина уплыла в благостную кому.

Первая ночь в коттедже промелькнула незаметно, как и следующая. В пятницу утром, Лина взяла такси и съездила в центр. Она провела сорок минут в черно-белом прохладном кабинете куратора галереи, расположенной на оживленной улице Маленького Токио неподалеку от городского совета. Рассеяно выслушав полного мужчину, который портил окружающую ахроматичность малиновой рубашкой, не глядя, утвердила экспозиционный план и прогулялась в музей современного искусства за углом. Пообедав в ближайшем ресторане, Лина зашла в продуктовый магазин, долго ходила меж высокими стеллажами, бросая в корзинку полуфабрикаты. Внесла в дом пакеты. Распределила покупки по шкафчикам и... иссякла.

Ноги монотонно носили по гостиной, на лестницу, в спальню, обратно к камину и снова вниз. Нигде не находили место. Порченые глупостью мысли распухли, разрывая голову. Но движения притупляли боль. Ноги ходили, а руки переставляли торшеры, пуфы, безделушки на открытых полках. Лина меняла местами кресла, цветочные горшки и вазоны. Ненадолго притормаживала у зеркал, посмеяться пугалу-отражению. Глупое! Думало, осилило разочарование? Вранье! Трое суток мозг играл: отвлекал рутиной и маскировал симптомы разрушения, заслоняя реальную картину. Это не разочарование – это разгром! Поле боя, усеянное телами. Кого там спасать?

В доме стыла тишина, Лина перестала слышать птиц. Стены давили, казались чересчур белыми и слишком чистыми для нее – серой и пыльной. Она решила их перекрасить. И не смогла заставить себя выйти на улицу – купить валики и краску. Ноги набегались. Мускулы наполнились слабостью, тянули прилечь, хотелось спать. Солнечные лучи в одиночестве бродили по деревянному паркету, спотыкались об стол не на своем месте и разбросанные стулья. Все рассыпалось на запчасти – бессвязно и нелепо валялось там, где Лина бросила заниматься перестановкой. Умирало в ненужности.

Трудилась и жила одна неугомонная стрелка часов – рубила и рубила. Лина слушала ее часами. Она трудилась и за нее – латала по стежку. И Лина ждала, когда соберется по лоскутку – из запчастей и запасок. Каждый кусочек сам себе – без цельности. Она будет она, только без скачков пульса, боли неизвестных органов, дрожания коленей, и заряда тока в каждом волоске. Все измельчает. Запах расщепится на набор летучих веществ; голос на колебания воздуха в складках; синие глаза распадутся на слои, сосуды, коллагеновые волокна. Боль потеряет монолитность, покроется трещинами и разберется на набор биологических особенностей. Станет в ряд с другими мужчинами. Между Старковым и Дусманисом.

Лина смотрела в потолок, мучилась желанием перекрасить стены, и знала – это пройдет. Она собирается, а всё и вся распадается: краски разбегаются на пигменты, связующие, наполнители и растворители. И скоро стены будут частью конструкции, а не вселенной, которая сжимается перед взрывом, чтобы рассыпаться на микрочастицы, которые никаким часам не собрать.

В недрах второго этажа разрывался телефон. Звук не принадлежал дому. Его разобранной тишине. Он пришел снаружи и звал в бурливую жизнь. Лина морщилась – он мешал слушать часы.

Свет выдавливался сиреневым туманом, который облепил руки и лицо. Лина на ощупь побрела в ванную комнату. Открыв зеркальный шкафчик, уставилась на тюбики и баночки. Пальцы вяло копошились, ломая разноцветные ряды, в поисках таблетки снотворного. На краю раковины ожил телефон. Лина вздрогнула: с полок посыпались крема с лекарствами, вторя нарастающей мелодии звонка. Словно дикое животное, она схватила и сжала вопящий прямоугольник. Ничего не понимая, смотрела на убегающий с экрана входящий номер. Мелодия отыграла, цифры потухли. Лина не успела перевести дыхание, как трель и басы возобновились с новой силой. Она поднесла телефон к уху:

– Алло...

– Присылай своих юристов, чёрт тебя дери! – Рявкнул динамик и оглушил короткими гудками.

Колени подкосились, и Лина осела на бортик ванной, чувствуя себя прооперированной без подготовки и деликатного постукивания секундной стрелки. Экспресс сшивание без всякой анестезии – по живому. В голове не оформился ни один связный вопрос, когда в ладони разразилась новая трель.

– Милая, Лина! Ты не против, если буду звать тебя по имени? – Голос миссис Берри приятно успокаивал. – И ты, в свою очередь зови меня Марией. Зачем нам лишние условности, когда мы скоро станем семей?

Лина заморгала, пытаясь сосредоточить взгляд на расфокусированном отражении из зеркала.

– Не могу выразить, как меня обрадовало известие о вашей с Кристофером помолвке! – воскликнула миссис Берри. – Я буду счастлива, назвать тебя дочерью. Ты вряд ли догадываешься, но именно такую невесту я всегда желала сыну: образованную, интеллигентную, одаренную. Одним словом – исключительную. Ему другую нельзя, – засмеялась Мария и мягко позвала: – Лина...