Юлиу Эдлис - Антракт: Романы и повести
Ты — такая. И такую я тебя любил. Но это уж моя печаль.
5Телефон зазвонил приглушенно, и голос в нем тоже был негромкий и вежливый:
— Юрий Павлович? Здравствуйте, Юрий Павлович. Простите за ранний звонок.
Бенедиктов машинально взглянул на часы — без четверти одиннадцать, стекло часов отбросило на стену солнечный зайчик. И почему-то он сразу понял — ни тогда, ни потом он так и не мог взять в толк, каким чутьем он это понял, — откуда звонят.
— Нет… — ответил он и увидел, как скачет по стене обезумевший солнечный зайчик. — Нет, я уже…
— Еще раз простите, что потревожил, — голос в трубке был мягок, но и настойчив, — но если вы не возражаете, мы бы хотели…
Бенедиктов увидел совсем близко округлившиеся от испуга глаза Майи. «А ведь она ничего не может слышать, — удивился он, — я сам едва слышу этот голос, откуда она может знать, что…»
— Да, — сказал он, — конечно, но…
— Прекрасно, — отозвался мягко голос, — стало быть, если для вас это удобно… Ну, скажем… Сегодня четверг?
— Четверг, — подтвердил машинально Бенедиктов.
— Стало быть, завтра пятница, суббота и воскресенье выпадают… — размышлял вслух голос в трубке. — Значит, в понедельник. В понедельник, в четырнадцать нольноль, если у вас, конечно, нет других планов, Юрий Павлович.
«Четверг, пятница, суббота, воскресенье… — пронеслось в голове Бенедиктова, — Целая вечность!..»
Но согласился тем не менее:
— Ладно… хорошо. — И, словно бы чувствуя себя виноватым за собственное неведение, спросил: — А… где?
— Это очень просто, — поспешил его успокоить голос. — Вы ведь знаете Кузнецкий мост?
— Знаю, — Бенедиктов услышал свой собственный голос, чуть экранирующий от мембраны телефона, и подивился его спокойной обыденности. — Знаю, конечно.
— Дом двадцать четыре, там табличка еще есть, найти нетрудно.
— Двадцать четыре… — повторил он и почувствовал, как Майина рука сжала его руку, ладонь ее была сухая и холодная. «Такая жара, — удивился он, — с утра такая жара, а пальцы у нее совсем ледяные».
— Лады, — подвел итог телефон, — в понедельник, четырнадцать ноль-ноль. Еще раз простите, что…
И тут у Бенедиктова вырвалось помимо воли:
— Зачем?.. То есть что, собственно…
Но телефон не дождался его вопроса — дробные гудочки отбоя: ту-ту-ту-ту… Как и его заполошившееся невесть отчего сердце.
— Зачем?.. — одними губами спросила Майя и повторила быстро: — Зачем, зачем?!
Трубка все еще меленько пульсировала в его руке: ту-ту-ту-ту…
Он положил ее на рычаг, и Майя прижала его потную руку к своей груди: он услышал, как и ее сердце выстукивает тот же запыхавшийся код: ту-ту-ту-ту…
Он взглянул поверх ее головы в окно и с удивлением обнаружил, что в мире ничего не изменилось: все так же слепяще бьет сквозь желтые занавески солнце, так же спокойно и лениво колышутся верхушки деревьев, так же верещит внизу, во дворе, детвора. Ничего не изменилось.
Но в понедельник утром, проснувшись один — Майя, как всегда, встала раньше его и, не став будить, уехала на Шаболовку, — в пустой, залитой поздним утренним солнцем квартире, он вдруг наитием каким-то, мгновенным усилием памяти вспомнил и понял, зачем его позвали туда и чего им от него надо.
Это случилось с ним полгода назад, прошлой осенью.
Поскольку Майя работала диктором на иновещании и, кроме того, еще вела по телевидению уроки французского языка, ей ежемесячно присылали по почте из посольства дамский модный журнал «ELLE».
Как-то в ее отсутствие Бенедиктов стал от нечего делать листать лакированные, чуть липкие от типографской краски страницы свежего журнала и вдруг ахнул: молоденькая манекенщица на фотографии была просто-таки Майкиным двойником. То же розово-смуглое лицо, те же крутые, матово отблескивающие тугой кожей скулы и карие, широко посаженные глаза под шапкой тяжелых черных волос, падающих на невысокий гладкий лоб, и чуть угловатые плечи тоже были ее, Майкины. На манекенщице было нарядное платье из легкой зеленой ткани, ветер облепил ее ноги и бедра травянистого оттенка шелком или как там еще называются эти полу-воздушные, невесомые ткани — крепдешин, креп-жоржет, шифон, муслин… Манекенщица была так поразительно похожа на Майю, что, наткнувшись ненароком на фотографию, Бенедиктов долго не мог оторвать от нее взгляд.
Но, принявшись в ожидании Майи за вчерашние газеты, он вскоре позабыл и о журнале, и о манекенщице с Майиным лицом.
Майя пришла с работы к восьми, усталая, выжатая как лимон, с двумя тяжеленными сумками в руках, — по дороге домой она еще и обошла магазины, и тут же, переступив порог, вспомнила, что забыла купить хлеб и сахар, и не может ли Юра, пока она будет готовить обед, сбегать в булочную?
Вернувшись с покупками, он заглянул на кухню, но Майи там не было, сумки с продуктами лежали неразобранными на подоконнике.
Он зашел в спальню — Майя лежала ничком на кровати, уткнувшись лицом в ладони. Рядом с ней он увидел журнал, открытый все на той же странице: манекенщица с Майиным лицом, в нежно-зеленом платье.
— Что случилось, Майка? Что с тобой? — присел он на кровать, взял ее руку в свою. — Что стряслось?..
Она выдернула руку, снова спрятала лицо в ладони.
— Ничего! — зло простонала она. — Уйди! Ничего!..
— Что происходит, Майя?.. На работе что-нибудь?
— При чем тут работа… Уйди! Я же прошу тебя, не надо! Ради бога, ничего не надо… Ну уйди хоть на минуту, я прошу!..
Он взглянул мельком на фотографию в журнале и, поняв, поразился:
— Ты — из-за этого?!
— Или хотя бы помолчи… Молчи! Ничего не надо!..
Он снова взял ее за руку, на этот раз она ее не отняла.
Ладошка была горячей и мокрой от слез, в расплывшейся туши.
— Дай мне платок, — попросила она, — И не смотри на меня.
Отвернувшись от него, она утерла слезы. Потом встала, подошла к зеркалу, долго смотрелась в него.
— Ну вот… — сказала она тихо, — глупо, глупо… И платок испорчен, не отстирается, это английская тушь.
— Из-за чего ты? — опять не удержался он, — Неужели из-за…
— Ты не поймешь, — не дала она ему договорить. И добавила с усмешкой — то ли над ним, то ли над собой: — Где тебе… И не в этом вовсе дело.
— Тогда в чем же? — не отступался он.
— «В чем, в чем»… Ладно. Это действительно глупо, прости. Я приму душ. И не входи ко мне, я прошу.
Она ушла в ванную, а он остался сидеть на кровати, смотрел с ненавистью на лакированную шлюху с пустым, идиотски-счастливым, как ему теперь казалось, лицом, — с чего это он взял, что она похожа на Майю?! Кукла без какой бы то ни было мысли в глазах, парижская дешевка!..
Майя вышла из ванной.
— Помоги мне начистить картошку, — позвала она его. — Поедим, и я тут же лягу. Безумный какой-то день сегодня!
Он пошел за нею на кухню, чистил картошку над мусорным ведром, Майя разделывала цыпленка. Сразу запахло чесноком, укропом, киндзой.
— Прости меня, — сказала она, не отрываясь от дела. — Просто я и вправду устала. Вообще устала! — повторила она резче. — С Новокузнецкой на Шаболовку, с Шаболовки — опять на Новокузнецкую… А потом — магазины, очереди, пудовые эти сумки… И все торопятся куда-то, никто никому не улыбнется, не уступит… Ты-то сидишь дома, ничего этого не знаешь…
— Я понимаю, — согласился он, — хотя…
— Вот именно — хотя!.. — перебила она его. — Если бы ты по-настоящему понимал, никакого «хотя» у тебя не было бы… — Но тут же, не дав ни себе, ни ему раздражиться: — Просто устала, и все тут. Пройдет. Полежу, посплю, наведу марафет и — пройдет. А потом мы куда-нибудь пойдем. Ты придумай что-нибудь замечательное, пока я полежу, ладно?
Но, видимо, ей все-таки было невмоготу таить про себя то, из-за чего она только что так огорчилась:
— Ты говоришь — платье…
— Я не сказал — платье, — поспешил он, — я только спросил.
— Да, платье, — призналась она. — Если хочешь — платье, как это ни глупо. Как ни смешно. Но для тебя это просто платье, а для меня… Ты заметил, как она похожа на меня?.. — Но опять не дала ему ответить, ее мысль упрямо стремилась куда-то, хотя она и сама наверняка еще не знала куда, — Очень похожа, да?
— Очень, — согласился он осторожно и пошутил: — Я даже подумал сгоряча, не ты ли сама, тайком…
— Ну да! — рассмеялась она, но смех ее был невеселый, — Сам Диор специально для меня придумал это платье!
— Это диоровская модель?! — изобразил он удивление и восторг. — Я не прочел, что там написано.
— Для этого не надо ничего читать! — Майя будто даже обиделась за Диора. — Его из тысячи моделей сразу узнаешь. Конечно, Диор. — И тут же отмахнулась: — A-а… глупости! Диор, не Диор… Зато у нас сегодня цыпленок табака будет. Я только не знаю, осталось ли ткемали? Погляди в холодильнике.
