Юлиу Эдлис - Набережная

Юлиу Эдлис

Набережная

Действующие лица:

Тетя Зина.

Люська, ее дочь.

Зоя.

Алена.

Люба.

Место действия — небольшой южный курортный городок.

Время действия — «мертвый сезон»: с начала ноября по середину апреля.

Набережная, точнее, замыкающая набережную асфальтированная площадка, огражденная со стороны моря невысокой каменной балюстрадой, от которой вниз, на пляж, ведет лестница. Собственно набережная уходит влево, направо — некрутой подъем к городскому парку: темно-зеленые зонты пиний, почти черные на фоне бледного неба свечи кипарисов, низкорослые, чужие в этих краях пальмы.

Там, где набережная вливается в площадку, вплотную к берегу стоит на вечном приколе двухмачтовый парусник с выведенным на корме крупными латинскими буквами названием: «Эспаньола». Ее легкий, стремительный силуэт графически резко выделяется на фоне неба. А когда на закате солнце садится в море и восточный ветер гонит по небу низкие облака, кажется. Что «Эспаньола», снявшись с якоря, безрассудно и вольно несется вдаль.

И не сразу глаз способен заметить, что в обращенном к нам борту судна прорублена прямоугольная ниша, закрываемая но ночь створками с тяжелым висячим замком: теперь «Эспаньола» — обыкновенное курортное кафе, торговая «точка» местного треста столовых и ресторанов.

Когда створки распахнуты, за ними видна стойка, кофейный автомат, полки с бутылками, пачками печенья, вафель и сигарет.

Перед этим кафе-фрегатом, на площадке, под пестрыми зонтами, защищающими от южного солнца, стоит несколько пластмассовых столиков с шаткими стульями вокруг.

Действие первое

Но сейчас солнца и жары нет и в помине — осень, начало ноября. Тихий, неприметный денек клонится к вечеру, огромное пунцовое солнце уже коснулось нижним краем кромки моря на горизонте. Створки ниши «Эспаньолы» закрыты.

Со стороны набережной на площадку выходит Люська. Ей нет еще и четырнадцати, будущей весной она окончит седьмой класс. На ней школьная форма с белым передником, но на ногах — материны туфли на высоком каблуке.

В ту самую минуту, когда Люська выходит на набережную, и возникает — или это чудится одной только Люське — тот самый удивительный оптический эффект, о котором уже упоминалось: садится в море багровый шар солнца, торопливо бегут по небу облака, и «Эспаньола», снявшись с якоря, бездумно и весело несется на всех парусах. И чудо это, как кажется Люське, длится целую вечность.

Но тут разом распахиваются створки в борту судна и в проеме появляется, будто шестым чувством учуяв опасность, тетя Зина, в белом халате поверх стеганого ватника.

Тетя Зина (кричит высоким, певучим южнороссийским голосом). Люська, марш с набережной, сто раз тебе говорено! Чтоб ноги твоей!.. Чтоб я тебя на заразе этой не видела! Пришла со школы, поела — садись за книжки! По набережной шастать — ремня захотела?!

Люська не сразу вернулась из дальних своих грез в обыденную действительность, оскорблено передернула плечами и, демонстративно-независимо помахивая портфелем, ушла с набережной.

(Вслед ей.) Первая зараза в городе, учти! Я бы эту набережную с четырех сторон подпалила!..

Со стороны парка входит Люба. Сразу не скажешь, что ей уже за тридцать, тем более, что одевается она по провинциальной молодежной моде: яркая нейлоновая курточка с иноязычной надписью на спине, пестрый шарфик вокруг шеи, тесные, в обтяжку, вытертые джинсы. Через плечо — тяжелая сумка с фотографическими принадлежностями, на груди, на ремне, два фотоаппарата, в руке — картонный щит с наклеенными на него цветными снимками, в другой — тренога: Люба работает на набережной фотографом.

Люба. На кого это ты, Зина?..

Тетя Зина (все еще в запальчивости). Тебе еще отчет давай!..

Люба (устанавливает в углу площадки, у балюстрады, треногу и щит с фотографиями). Опять за Люську свою страх берет?

Тетя Зина. При чем Люська?!

Люба (равнодушно). А боишься.

Тетя Зина (защищаясь). Чего я боюсь?! Ничего я не боюсь!

Люба (садится на балюстраду рядом с треногой, закуривает). А чего все матери.

Тетя Зина (огрызнулась). Сама сперва роди попробуй!

Люба. А чего тут пробовать? Много ума не надо.

Тетя Зина . Ты роди, роди, узнаешь!

Люба. Пока подожду, не горит. Разве что ради алиментов, так поди докажи, кто отец.

Тетя Зина (едко). Именно что!

Люба (спокойно). Они же справку не оставляют с печатью ЖЭКа — «дано сие в том, что…». Потом ищи-свищи.

Тетя Зина (недобро). Сама про себя, Любка, такое… удивляюсь! Ну пусть другие про тебя, дыма без огня тоже нет, но чтобы сама?..

Люба. А у меня от родной власти секретов нет.

Тетя Зина. Хоть от людей постыдись!

Люба (презрительно). Ах, оставьте!..

Тетя Зина. Ох, Любка!..

Люба. А что — Любка? Чистая, как слеза ребенка на Пасху. (Без упрека.) Можно подумать, ты свою Люську от законного супруга поимела.

Тетя Зина (испуганно огляделась вокруг, не услышал ли кто). Тише ты, бешеная!.. Уж кто бы, только не ты…

Люба (беззаботно). Я не бешеная, я отчаянная.

Тетя Зина (зашлась от обиды). А я, может, сознательно! Именно что сама хотела! Одно слово — курорт, на мужа перспектива — ноль целых, ноль десятых, так хоть ребеночка, чтоб родная душа на старости лет!.. Это для таких, как ты, мужики — один свет в окошке, да и то не выше брюк!

Люба (решительно). А их выше, может, и нету! Вывелись, как клопы от дуста! Мне его в денежно-вещевую выиграть — и то не надо, отдайте деньгами!

Тетя Зина (о своем). А что тут у нас самостоятельному мужику делать? Одна сфера обслуживания требуется, женская половина. Чем приличная девушка его удержит?

Люба. Ну, я-то уже не в счет. Поле третьего звонка вход в зал прекращается.

Тетя Зина (едко). В джинсы все же влазишь еще.

Люба. Умираю, но не сдаюсь.

Тетя Зина. Ты своих дожидаться будешь?

Люба. Куда они денутся!..

Тетя Зина (вышла наружу, снимает халат, остается в одном ватнике). Я тогда запирать не стану. Пойду бутылки порожние на пляже пособираю. В случае чего, клиент набежит — кликни. (Пошла к каменной лестнице, ведущей с набережной вниз, на пляж.)

Люба (вслед ей, насмешливо). Удивляюсь я на тебя, Зина! За лишней копейкой хоть весь берег до Турции на коленях исползаешь!

Тетя Зина (спускаясь вниз). Для себя, можно подумать!.. Люська, ради нее я не то что до Турции — камня на камне не оставлю!

Люба (без упрека). Ты и не отходя от кассы на каждом полтиннике свои законные пять граммов коньяка имеешь, обехеес по тебе плачет.

Тетя Зина (снизу). Поплачет и перестанет! Сперва доказать надо!

Люба. Они дошлые, когда хотят. Не теряй надежды.

Тетя Зина (снизу). Чужое считать…

Пауза. Слышно, как скрипит галька под ногами тети Зины.

Люба (с неожиданной грустью). Вот с этого все и начинается… Сперва летний мусор с пляжа выметают, пустые бутылки, конверты «до востребования», стаканчики из-под мороженого… потом лежаки убирают, тенты, грибы солнечные… в порту вытаскивают на берег прогулочные катера, душа болит на них глядеть — такие беспомощные они, с голым брюхом… На набережной громкоговорители отключают, фонари горят через один, в кафе — стулья вверх ножками… И твою «Эспаньолу» — на висячий замок… Одно слово — «мертвый сезон».

Тетя Зина. До следующего мая, только и делов. Потерпишь.

Люба (печально). То-то и оно, что все опять сначала…

Тетя Зина. А Зойка ваша все писем ждет, надеется?

Люба. Тебе откуда известно?!

Тетя Зина (появляется снизу с авоськой, полной пустых бутылок). Откуда… Весь город в курсе. (Отнесла бутылки в «Эспаньолу».) Большая любовь, на целый сезон хватило.

Люба (агрессивно). Кому какое дело?

Тетя Зина (вновь появляется с пустой авоськой). Студия Горького на съемки приезжала. Высоконький такой, патлы до плеч. Сперва сказал — оператор, потом оказалось — помощник, на побегушках. Любовь до гроба, далее везде. (Едко.) Неужели?