Юлиу Эдлис - Набережная
«Сперва я хотела вам написать, что я люблю вас как брата, не больше, хотя не исключено, что сильнее, но потом вспомнила опять Пушкина, в данном случае он очень подходит: Я вас люблю так искренно, так… (едва удерживая слезы) как дай вам Бог, чтоб кто-нибудь другой…» (Только тут заметила Люську, ужасно смутилась.) Ты, Люська?!.
А Люська уже несколько минут как глядела на нее во все глаза.
Ты слышала, что я тут говорила?
Люська утвердительно кивнула головой.
Мать-то не велит тебе ходить на набережную. Увидит — за косы дома оттаскает, а?
Люська неопределенно пожала плечами.
Я тоже, когда «Эспаньолу» тут на прикол поставили… я еще тогда совсем глупая была, вроде тебя, — ходила сюда, все глаза на нее проглядела. Так и ждала — поднимется ветер, надует паруса, и мы с ней шандарахнем отсюда… А спроси меня куда — не знала. Да и какая, когда молодая, разница?
Люська благодарно ей улыбнулась
Так слышала, что я тут болтала?
Люська кивнула — мол, да.
Все глупости, поняла? И давай договоримся — никому ни слова, да? Могила!
Люська опять согласно кивнула.
А то ведь они, сама знаешь, какие, еще смеяться над нами будут. Ладно?.. А что я говорила?
Люська смущенно пожала плечами.
Я письмо, понимаешь, в уме писала. В общем, есть один человек, который… Одним словом… (Махнула рукой.) Все равно ты не поймешь, маленькая. Хотя, с другой стороны, одна ты, наверное, и можешь понять.
Тетя Зина (снизу). Любка! Алена!.. Совсем совесть потеряли?! Кто за вас таскать будет?..
Люба (Люське). Ладно, хорошего понемножку. Беги, а то мать такое варьете тут устроит! И заруби на носу — никому ни звука! А то ты меня знаешь — все волосики по одному пересчитаю!
Люська, совсем ошарашенная, но пытаясь сохранить независимость и достоинство, медленно уходит с набережной.
(Вслед ей; вздохнув.) Мне бы не бродячим фотографом, а в детской комнате милиции с дефективными подростками работать, такой Макаренко пропадает…
Люська ушла.
(Вновь сочиняет письмо, но уже совсем в другом настроении.) «И вот что я вам еще скажу, Игорь, но уже не только от имени себя лично, но и от любимой своей подруги Любки, хотя вы ее наверняка не помните, зачем вам. Такая отчаянная, ее у нас еще все бешеной называют, хотя уже далеко не первой молодости, только ей на это наплевать в высшей степени. Уж ей-то никому на свете мозги не запудрить, нема дурочек! Она отдыхающую публику так изучила — обратно горлом идет! Так вот, имейте в виду! В том смысле, если вы думаете, что свет клином сошелся или что в современной жизни нельзя без этой вашей любви обойтись, — сильно ошибаетесь. Двадцатый век на дворе, сохнуть безответно давно разучились! Одно из двух! Так вот та самая Любка, которую вы наверняка не запомнили даже, выбрала второе, хотя это по нашим временам недешево обходится. Вот такой она вам привет передает, если вы, конечно, не обидитесь. А теперь, извините — субботник, трудовой подъем…»
С пляжа, неся лежаки, на набережную поднимаются Тетя Зина и Зоя.
Тетя Зина (Любе). Нашли дурочек за вас уродоваться!
Зоя (миролюбиво). Ладно, тетя Зина, все равно последние. Я думала, до утра их не перетаскаем… (Любе.) Алена не возвращалась?
Люба. До почты — не ближний свет.
Зоя. Да нет, просто курить охота.
Тетя Зина (ворчливо). Им бы только всю атмосферу окончательно отравить… И, главное дело, гордые еще! Язык не повернется у тети Зины попросить… (Пошла к своему кафе.)
Зоя. Так мы думали, что у вас уже на зиму окончательно закрыто!
Тетя Зина (отпирая свое заведение). Я весь сезон только и мечтаю — поскорее бы заколотить эту лавочку проклятую, глаза бы мои не видели! Запрусь в квартире, домом займусь, хозяйством, в телевизор намертво уставлюсь, Люську наконец укорочу, мало ли!.. Носа наружу не высуну! А зима — сердце не на месте! Не поверите, дня нет, чтоб себя не обманула — на базар, в магазины не вирхом хожу, а набережной, чтоб хоть одним глазком — не спалили мою точку, на месте ли?.. Зараза, а — выше моих сил!.. (Отперла, зашла внутрь.)
Люба и Зоя сидят на штабеле лежаков, молчат.
Зоя (неожиданно). Вчера летчик один, гражданский, — третьи сутки вокруг поликлиники круги дает! — набрался наконец смелости, осчастливил: «Не желаете ли в кино на последний сеанс?» А это кино уже четвертый год по всем санаториям крутят, половины кадров не осталось…
Люба (настороженно). Пошла?
Зоя (без печали). Так по вторникам — ни танцев, ни дискотеки… В темноте мармеладом в шоколаде угощал, с собой, наверное, из Москвы привез, на всякий случай.
Люба (резко). Ну?!
Зоя. А я мармелад как раз терпеть не могу. Потом проводил до дома, прощается: «Извините, я не один в палате, к вам нельзя? А то в санаторий после двадцати трех не пускают».
Люба (со злым вызовом). Жаль, мне не попался, у меня жилплощадь изолированная.
Зоя. Опять на себя наговариваешь.
Люба (агрессивно). А что особенного? Ты-то с маманей, с папаней, с братиком по вечерам хоть телевизор можешь смотреть, от «Мира животных» до «Кинопанорамы» включительно, а ты пробовала возвращаться домой, чтоб тебя никто, кроме собачки Бульки, не ждал?! Ах, оставьте!..
К ним подходит Тетя Зина с початой бутылкой коньяка и тремя рюмками в руках, ставит их на лежаки.
(Удивилась.) Фирма не заказывала.
Тетя Зина. Субботник отмечаем.
Зоя. У меня от него потом голова болит.
Тетя Зина. А я тебе много и не налью, не надейся, тут на донышке. (Разливает коньяк в рюмки, вытаскивает из кармана пачку сигарет.) А вот зараза ваша, дымите.
Люба. «Астраханом» уже потянуло, зима на носу.
Зоя. Счастливая Алена, в Москву уедет, а мы тут…
Люба (непримиримо). Как уедет, так и приедет. Не в первый раз. Мне ее жальче всех, если хотите знать. Она думает, все обязательно как в книжках должно быть, начиталась до потери сознания.
Зоя. Ну и что? Еще неизвестно что жизненнее — в книжках или (обвела глазами вокруг) вот это все…
Люба. Я поначалу тоже — подавай мне счастье девяносто шестой пробы, на меньшее я не согласна. И чтоб непременно любовь большая и чистая. Как слон после бани… Ладно, заныли в три голоса! За что пьем?
Тетя Зина. А я, какой бы там ни тост, про себя всегда — за Люську.
Зоя. За то, чтоб зима скорее прошла, чтоб опять лето!
Люба (решительно). Нет уж! За слонов! За того самого, который только что из бани.
Тетя Зина. За любовь, что ли?
Люба (насмешливо). Догадливая!.. Мне-то уж что, осталось только ручкой вслед помахать. Теперь я женщина свободного покроя, море по колено. Я за тебя выпью, Зойка, чтоб у тебя все другое было. (Выпила рюмку до дна.)
Тетя Зина. А у меня на все случаи жизни — одна мечта… (Выпила.)
Зоя. Весна — миндаль зацветет, глициния, иудино дерево… (Выпила.)
Люба (не то с насмешкой, не то с печалью). Кстати, мне вчера предложение сделали, можете смеяться, не обижусь.
Тетя Зина (недоверчиво). Тебе-то?! Небось отдыхающий очередной?
Люба. Отдыхающие не в счет. У них вся любовь — двадцать четыре рабочих плюс выходные. Нет, в том-то и весь смех, что именно из наших.
Зоя (тоже с сомнением). Рассказывай!..
Люба (неожиданно весело). Не сойти мне с места! Да вы его знаете! Дядя Гриша, сосед, ну, он еще капитаном на «Аркадии Гайдаре», на прогулочном, ходил, мы с ним когда-то задаром на Золотой пляж ездили. Теперь на пенсии.
Зоя. Так он же старый! В отцы тебе годится!
Люба. Дело вкуса. Лично я зелененькими никогда не интересовалась.
Тетя Зина. Лет на тридцать тебя старше, как минимум.
Люба. На двадцать шесть. Это ж я так, для понта, говорю, что мне тридцать два, по паспорту — все тридцать пять. Был бы человек хороший.
