Андреас Требаль - Гипнотизер
Эта мысль не то чтобы потрясла меня, а скорее я сделал вывод, что времени для того, чтобы припереть аббата к стенке за все, что касалось Жюльетты, оставалось все меньше и меньше. Несмотря на переполнявший меня восторг от встречи с Марией Терезой, я не забывал обо всех загадках, на которые предстояло найти ответ перед тем, как…
Перед чем?
Разве для нас двоих могло существовать будущее?
«Возможно, — могла ответить тогда Мария Тереза. — Но не такое, каким ты его себе представляешь и на какое рассчитываешь».
Вся вторая половина дня была в нашем распоряжении. Или в моем? Мария Тереза на ужин пригласила Филиппа, что было хоть и досадно, но не удивительно. Я исходил из того, что она собралась рассказать ему начистоту обо всем, что касалось наших с ней отношений, однако это вовсе не означало, что я должен был чувствовать себя победителем. С другой стороны, я честно заявляю, что вспышки гнева Филиппа меня ничуть не страшили, хотя я отдавал себе отчет, что дело могло дойти как до вербальных, так и до физических конфликтов. Более того, при всем великодушии, которое я приписывал себе, я даже готов был простить Филиппа за все, что бы ни произошло между нами. Впрочем, стоило ему появиться, как я убедился, что Мария Тереза уже для меня не та, какой была прежде.
— Ты должна расслабиться и полностью понять, что, хотя я и собираюсь погрузить тебя в транс, ты силой собственной воли в любую секунду сможешь прервать гипнотический сеанс.
— Я расслабилась.
— Если нет, это было бы очень неловко для меня.
Склонившись, я нежно поцеловал Марию Терезу в щеку. Деликатно выражаясь, мы все-таки сумели воспользоваться ситуацией для интимной встречи, теперь же нас ожидало нечто иное. Полушутя-полусерьезно я поинтересовался у Марии Терезы, могла ли она представить себе любовь под гипнозом. Нет, она ничего о подобном слышать не желала. Зато продемонстрировала готовность узнать о себе побольше, как «моя» Мари Боне. Я чувствовал, что это скорее было прихотью, нежели продуманным решением, просто плодом умиротворенности после испытанного наслаждения в постели со мной. Кроме того, Мария Тереза сомневалась, сумею ли я и в этом достичь тех же высот, каких достиг в роли любовника. Ее скепсис основывался на нашептываниях «дядюшки», который хоть и не оспаривал наличие у меня гипнотического дара, но все же внушал ей, что нетрудно погрузить в транс человека, практически незрячего.
— Твой дядя сам своего рода мастер по части внушений, — бросил в ответ я. — Стоит мне помыслить, что именно по его милости я лет десять не занимался собой, не обращая внимания на заключенный во мне дар, меня ничуть не удивляет, что ты придерживаешься именно такого мнения.
— И поэтому ты во что бы то ни стало жаждешь реванша. Я готова подумать, что для тебя куда важнее насолить аббату, чем помочь мне. Или выразимся не столь категорично: ты, конечно же, стремишься помочь мне вновь обрести зрение, но для тебя ничуть не менее важно еще и убедить моего дядю. Тебе непременно хочется победить его, и все потому, что ты не в силах ему простить того, как он поступил с твоей сестрой. Сердце подсказывает тебе: весы уравновешены. На одной их чаше трагедия, твоя и Жюльетты, на другой — зрячая Мария Тереза. Поэтому для тебя так важно, чтобы я безоглядно верила в тебя и подчинилась тебе. Иначе весы в твоем сердце вновь утратят равновесие. Ну что же — лови удачу!
Она вновь разрешила поцеловать себя, а потом откинулась на подушки, уложенные мной так, чтобы она могла пребывать в полу-сидячем положении. Сидя так в головах огромной кровати с пологом, обнаженная, улыбавшаяся, Мария Тереза взглядом бездонных, огромных очей напоминала богиню. Я готов был молиться на эту женщину, ее красота лишала меня дара речи. Кровь шумела в ушах, я вновь не мог поверить, что обладаю ее прекрасным телом. Еще менее я готов был поверить в то, что настанет день, когда я назову эту богиню моей.
Что за дурацкая идея загипнотизировать ее сейчас, мелькнуло у меня в голове. Это же просто-напросто гордыня. Ты должен любить ее. Так люби! Наслаждайся ею! Похищай ее! Упивайся ею авансом из расчета, может быть, на трудные времена!
Однако вместо того, чтобы броситься к Марии Терезе и покрыть ее тело поцелуями, я заботливо натянул на нее покрывало. И вкрадчивым голосом стал убеждать ее представить себе, что она с песчаного пляжа постепенно входит в море.
— Посмотри на меня, и пусть тебе кажется, что там, где должны быть мои глаза, ты видишь заходящее солнце. Оно круглой формы, темно-оранжевое, и цвет его становится с каждой секундой все насыщеннее. Ты чувствуешь, как вода омывает кончики пальцев, потом ласкает ступни, доходя до щиколоток. Это чудесная вода, мягкая, словно бальзам, и золотая, как солнце. Ты проходишь дальше в море, а солнце растет, увеличивается, прибавляя в насыщенности. Вот ты чувствуешь, как вода начинает доходить до колен, и тебе хочется, чтобы она коснулась твоих плеч, и это желание с каждым мгновением все сильнее…
Дыхание Марии Терезы, только что возбужденное, успокаивалось. Я попросил ее закрыть глаза и слушать только мой голос — в результате она стала погружаться в еще больший транс, и некоторое время спустя дыхание ее участилось, как у того, кто прилагает физические усилия.
— Очень тяжело идти в воде.
— А ты уже так глубоко зашла?
— Да.
— Тебе нравится плавать?
Мария Тереза сделала резкий вдох, выгнулась, руки ее задвигались, будто она плыла. Не став ей в этом мешать, я выяснил, что плавать ее научили еще ребенком, в Амьене, в пору пребывания в пансионе Бара. Она хорошо помнила вылазки к морю, но мало что могла сказать о природе, поскольку уже тогда длительное время не видела. Разумеется, меня переполняло тщеславие послушать рассказ зрячей Марии Терезы. Однако стоило мне попросить ее «погулять» по пансиону Бара, как она категорически отказалась:
— Нет уж. Сейчас мне хочется переживать только приятное. И ничего другого.
— Тебе решать. Но ведь тебе известно, какой я любопытный. Можешь ты припомнить хоть одно приятное событие, относящееся к тому периоду, когда ты еще видела?
— Думаю, что смогу.
— Что же это было? Ищи образ. Он у тебя в голове. Ты только забыла его. Но забыть — не означает, что его вовсе не было. Тебе просто лень припоминать и вновь увидеть эту картину. Тебе пришлось бы вновь ее прочувствовать. И не исключено, что испугаться.
— А вот этого мне как раз не хочется!
— Все неприятное можно отбросить.
— Воспоминание означает и потерю невинности.
— То, что ты сейчас говоришь, — сплошь серые топа. Придай картине краски.
— Ладно. Это драка.
— Ну и что в ней такого страшного?
— Я еще маленькая.
— Стало быть, очаровательная малышка. Может, малышка Мария Тереза рассорилась с Мушкой из-за куклы? Ты ведь ее помнишь, верно? Малышку Мушку? Капканчик?
Сердце колотилось у меня где-то в глотке. Еще задавая этот вопрос, я уже знал ответ на него.
— Как же я могу спорить сама с собой?.Я ведь и есть Мушка.
— Это я так, в шутку. — Каким-то чудом мне все же удалось овладеть собой и даже заставить себя не додумывать до конца, хотя голова моя готова была вот-вот лопнуть от напряжения — шутка ли сказать, добиться от нее этого подтверждения своим догадкам. — А с… с кем ты дерешься тогда?
— Я-то не дерусь.
— Кто же?
— Двое мальчишек. Я наблюдаю за ними сверху. Они старше меня. Катаются по траве, колотят друг дружку, орут как резаные. Это происходит там, где сушат сено, но сена нет. Я забралась почти на крышу. Сижу, опершись о бревно. Хоть и колет что-то в спину, но ничего, сидеть можно. Совесть мне не дает покоя! Я-то хорошо знаю, что они сцепились из-за меня. И очень боюсь за одного из них. Другой мне тоже нравится, но не так.
— Мария Тереза, отчего у тебя совесть нечиста?
Чтобы мой голос звучал спокойно, я вынужден был собрать в кулак всю свою волю и самообладание. Если бы ситуация не требовала от меня сдержанности, я бы схватил Марию Терезу за плечи и заорал бы на нее, потребовав признания, что мальчишки — Филипп и Людвиг.
— Отчего у тебя нечиста совесть? Ты же девчонка, ребенок. Чем же ты досадила им?
— С одним из них мы играли в папу-маму. А тут пришел другой.
— Ну и?
— Он видел, как я поцеловала его брата.
— И все?
— Нет, не все. Я еще сказала: «Когда вырасту, выйду за тебя замуж». На что другой ответил, что, дескать, ему такое слышать от меня приходилось. А первый тогда набросился на него и повалил на землю. Они подрались.
— И после этого оба захотели жениться на тебе. Верно?
— Верно.
— А откуда тебе вообще известно, что они — братья?
Мария Тереза безмолвствовала. Я пообещал ей, что сейчас возьму ее на руки и последние шаги мы пройдем вместе. Кивнув, она расплакалась. Я поцеловал ее, погладил по голове и дал ей передохнуть. Потом признался, что Жюльетта, когда у нее начались схватки, рассказала мне, что и я, когда был совсем маленьким, хотел жениться на ней. Мария Тереза успокоилась, но попросила меня остановить сеанс.
