Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Но на всякого хитреца найдется хитрейший!
Если бы Шейбани-хан знал, с каким сильным и коварным врагом имеет дело на этот раз, он бы не выскочил из-за крепостных стен столь опрометчиво. Но слава побед притупляет чувство осторожности. Уступчивым слабаком выглядел шах Исмаил год назад, когда Шейбани, после взятия Герата, повел свои пятьдесят тысяч во внутренний Иран и с ходу захватил города Астрабад, Гурган и Керман. Шах Исмаил воевал тогда на западе с турецким султаном Баязедом И и потому не смог помешать насильнику с севера. А насильник неистовствовал! В Гургане и особенно в Кермане жили ненавистные Шейбани-хану шииты; он разрешил своему войску ограбить дочиста эти города, призвал безжалостно убивать вероотступников-шиитов, а их мечети оскверненные разрушить и сжечь. Это была не просто грабительская война, унесшая тысячи жизней и оставившая после себя страшные разрушения, она была еще и религиозной, — поражение в ней привело шаха Исмаила, фанатичного шиита, в особенное неистовство. Но в ту пору шах вынужден был подавить в себе гнев и отправил к Шейбани-хану посла с миролюбивым письмом и дорогими подарками, в коем признавал его властелином Мавераннахра, а также уже и Хорасана, и призвал хана к добрососедским отношениям.
И племянник Шейбани-хана, начальник его отборной конницы Убайдулла Султан, и сын Тимур Султан, и дядя Кучкинчи-хан советовали принять шахского посла с почестями, по крайней мере, такими же, с которыми Шейбани некогда принимал послов Махмуд-хана ташкентского, андижанского правителя Ахмада Танбала и самаркандского Султана Али-мирзы. Умелым дипломатическим обращением советчики хотели усыпить бдительность шаха Исмаила, а потом дождаться подходящего часа и решающим ударом покончить с ним, как в свое время было покончено с Махмуд-ханом, Ахмадом Танбалом и другими противниками.
Сейчас, на берегу Мургаба, Шейбани-хан жалел, что не послушался этого совета, недооценил своего врага.
Почему он тогда отказался от предложения Исмаила?
Ко всему прочему примешалась религиозная вражда, через которую можно было навести мосты кому угодно, только не ему, воителю за истинную веру, великому имаму суннитов. В Ташкенте и Андижане его противники оставались такими же суннитами, как сам Шейбани, поэтому и принимать их послов, вести с ними переговоры можно было. «Но как вилять хвостом перед шиитским шахом, коль я объявил священную войну против него, коли велел разрушить мечети шиитов!» — говорил Шейбани-хан своим султанам. Разве не он твердил каждый день: кто войдет в дружбу с шиитами, тот осквернит истинную веру, превратится в рафизита-вероотступника? Всемерно старался он сберечь своих людей от тлетворного, как ему искренне казалось, влияния шиизма, а оно было особенно сильно в Хорасане, увлекало чернь и простых нукеров. Шах Исмаил знал, что делал, со своей стороны объявляя джихад[156] во имя великого дела двенадцати имамов[157], дабы увлечь за собой как можно больше людей, и ремесленников, и дехкан, всех тех, кто обижен судьбой. Исмаил объявил, что он послан в мир, чтобы восстановить справедливость, попранную властителями-суннитами, — перед Махди все равны.
Нет, нельзя было принимать послов такого шаха и обмениваться с ним дарами! Нельзя рубить сук, на котором сидишь! Он, Шейбани, не простой хан, он — халиф!
«Я говорю своим людям — будьте непримиримы к шиитской ереси, значит, сам тоже должен быть непримирим!» — упорно твердил Шейбани-хан. Он принял шахского посла, но будто нищего, просящего подаяние, а самому шаху Исмаилу послал в подарок дервишские причиндалы — кашкул[158] и посох; означать мог этот подарок только одно: «Ты сын некоего бедного шейха? Так куда тебе претендовать на престол, лучше повесь на пояс кашкул и броди, опираясь на посох, проси подаяния!»
После этого шах Исмаил заключил перемирие с турецким султаном и стал собирать войско против Шейбани-хана. Грубый и высокомерный ответ степняка-хана, ненавистника шиизма, хитрый шах постарался сделать известным в Иране и Хорасане как можно шире, чем увеличил число своих сторонников.
К тому же Шейбани стал получать из Мавераннахра тревожные вести — произвол кочевых ханских наместников стал причиной волнений в Самарканде, Бухаре, Ферганской долине. Хан вынужден был отпустить из Хорасана тридцать тысяч нукеров во главе с Убайдуллой Султаном и Тимуром Султаном: удержать Мавераннахр за собой надо было во что бы то ни стало.
Зрело недовольство Шейбани-ханом и среди султанской верхушки приближенных. Да и вообще — история повторяется! — после больших завоеваний наместники областей стремятся к самостоятельности по отношению к своему «хозяину», усиливаются центробежные силы.
Что же делает Шейбани-хан в таком положении? Отнимает у Убайдуллы Султана Бухару, у своего дяди Кучкинчи Туркестан, у Хамзы Султана Гиссар и ставит наместниками других, менее самостоятельно мыслящих, более покорных. Сына, Тимура Султана, Шейбани уже давно не подпускал к трону, боялся, как бы горячий, быстрый на решения и умный сын не стал главой заговора против отца.
Шаху Исмаилу стало известно о распрях в ханской ставке, о волнениях в Мавераннахре. Он решил, несмотря на приближение зимы, идти на Герат, где обосновался. Положение кочевников в Хорасане не отличалось устойчивостью. Поэтому они отступили в Мерв — мощная крепость эта как бы запирала путь в Мавераннахр; туда же хан отправил гонцов с приказом, чтобы ушедшие ранее тридцать тысяч отборных нукеров немедленно шли к нему на помощь.
И опять среди военачальников возникло несогласие. Дабы они не подумали, будто Шейбани-хан убоялся шаха, убегает от него, был выставлен следующий довод.
— Уйдем подальше от краев поганых шиитов. В Мерве население суннитское. Заманим туда шаха. Тем временем из Мавераннахра подоспеют наши полки. И попадет этот сын шейха в наш крепкий капкан!
План посчитали, как всегда, мудрым. Засели в крепости. Шах Исмаил, издеваясь над ханом, посылал письма с призывом выйти наконец в поле, сразиться в открытую с сыном бедного шейха, пришедшего, мол, с дервишским кашкулом и посохом. Иначе, мол, усомнюсь в могуществе хана. Злорадство Исмаила самолюбивый Шейбани-хан переносил, стиснув зубы.
История повторялась: некогда Бабур, а теперь Шейбани, его враг, заперся в крепости и ожидал — страстно и яростно — прибытия подкрепления. Опытный военачальник, он знал, что как бы ни был пылок и храбр двадцатичетырехлетний шах Исмаил, нельзя вести осаду всю зиму — снега и морозные ветры заставят рано или поздно снять ее. И вот когда начнет уходить войско шиита, изнуренное, обессиленное, павшее духом из-за недостигнутой цели, — тогда и не раньше Шейбани-хан из теплой крепости кинется на шаха, разгромит его, наверняка разгромит! После победы Иран упадет в руки. А дальше откроется путь к Багдаду и к святой родине пророка — Мекке. Весь дар-уль-ислам, мир правоверных мусульман, должен будет признать, что Шейбани-хан — истинно халиф всех времен и дар-уль-харб[159] тоже признает его вторым Искандером!
Отравляло эти сладостные грезы хану ожидание тридцатитысячного войска, которое что-то слишком долго шло из близкого к Мерву Мавераннахра. Всего-то одно препятствие в пути — Амударья, «бешеная» река, но мешкают, мешкают его полководцы, обычно столь быстрые Убайдулла Султан, Тимур Султан и Хамза Султан. Шейбани-хан догадывался о причинах их медлительности: обида на него, лишившего их прибыльных должностей наместников. Конечно, затаили в душе зло на повелителя своего, хана. Наверняка меж собой говорят так: «Во всех опасных предприятиях мы шли в первых рядах, во всех больших битвах победы хану приносили наши сабли, а ныне хан блаженствует с молодыми женами и нас ни во что не ставит, не ценит, прогоняет с должностей, издевается. Ну что ж, пусть теперь хан обойдется без нас! Пусть повоюет один на один с этим шахом-шиитом!»
Мысленно Шейбани-хан в злости и ярости возражал: «Неблагодарные собаки! Да нет — щенки! Неужто не понятно, что без меня вы пропали бы все? И время ли для обид, когда решается что-то большее, куда большее, чем моя судьба! Быть верху моему или шаха Исмаила — значит жить иль не жить нашей династии! Или они — или мы!» Хан дал себе зарок: как только одолеет иранского шаха, сразу же сменит всех полководцев в мавераннахрском войске и беспощадно накажет виновных в задержке!
Но войско не шло, некого было наказывать, а главное — не с кем было добиваться победы.
Начались лютые морозы, и шах Исмаил прислал хану еще одно письмо, где обозвал его трусом и сообщил, что снимает осаду. Вернется же для расправы весной.
С крепостных стен могучего Мерва заинтересованно следили за тем, как воины шаха разбирают юрты и палатки, нагружают арбы, строятся в ряды и уходят в юго-западном направлении.
Шейбани-хан дал приказ подготовить свою конницу к стремительному броску. Перед тем как распахнуть ворота он с минарета долго вглядывался в сторону Амударьи — все еще ждал подкрепления. Но зоркие глаза степняка подтвердили донесения лазутчиков: тридцать тысяч из Мавераннахра были все еще за рекой. И тогда хан решился. Для охраны казны и гарема было оставлено пятьсот воинов, всех остальных Шейбани повел за собой.
